Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
Уайт поднял плетку и с размаху нанес удар. Плетка свистнула в воздухе, Шон увернулся, но кончик все-таки попал по плечу. Шон охнул от боли и поднял руку.
– Ты врешь мне, паршивец! – заорал Уайт и нанес удар сбоку, как косят пшеницу, и на этот раз удачно: плетка обвилась под поднятой рукой Шона вокруг спины.
Удар разрезал рубашку, как бритва, ткань упала и обнажила идущий вдоль ребер и по спине красный, распухающий на глазах рубец.
– А вот тебе еще!
Развернувшись всем телом, Уайт занес плетку, но тут вдруг понял, что сильно ошибся. Шон уже не держался
«Сейчас на меня бросится», – удивленно подумал Уайт, и движения его замедлились: видя Шона в таком состоянии, он уже не решался ударить его.
А Шон, напружинив ноги, выбросил кулак и нанес удар прямо в открытую грудь Уайта, вложив в него весь свой вес.
Получив мощный толчок в область сердца, Уайт зашатался, сделал несколько неверных шагов назад и уперся в письменный стол – силы оставили его. Плетка выпала из руки. А Шон двинулся вслед за ним. Уайт чувствовал себя как жук, попавший в патоку. Он все видел и все соображал, но почти не мог двигаться. Он смотрел, как Шон делает три коротких и быстрых шага вперед, как он, словно заряженную винтовку, вздергивает правую руку, целя ему прямо в беззащитное лицо.
В это мгновение, когда тело едва двигалось, а ум лихорадочно метался, пелена отцовской слепоты упала с глаз Уайта Кортни: до него дошло, что он схватился с мужчиной, который давно сравнялся с ним и ростом, и весом, к тому же значительно превосходит его скоростью. Единственное преимущество Уайта, на которое он может рассчитывать, – сорокалетний опыт, приобретенный им при участии в потасовках.
Шон нанес свой удар, и он был не меньшей силы, чем первый. Уайт лишь успел понять: если этот кулак попадет ему в лицо, ему конец, но увернуться от него он не мог. Тогда он просто опустил голову, уперся подбородком в грудь и принял кулак Шона макушкой. Сила удара отбросила его, он перевалился через стол, но не мог не услышать хруста ломающихся пальцев Шона.
Ухватившись за угол стола, Уайт встал на колени и посмотрел на сына. Прижав сломанную руку к животу, Шон перегнулся пополам от боли. Уайт поднялся, отдышался как следует, и к нему снова вернулись силы.
– Отлично, сынок, – сказал он. – Хочешь подраться – будем драться.
Подняв руки на изготовку, Уайт медленно обошел стол – теперь он уже не стал недооценивать противника.
– Сейчас я из тебя весь дух вышибу, – объявил он.
Шон выпрямился и посмотрел на отца. Глаза его теперь потемнели от боли – но и злость никуда не девалась. Уайт это видел, и что-то всколыхнулось в его груди.
Что-что, а драться он умеет, да и не робкого десятка парень. Сейчас посмотрим, как он терпит, когда бьют его.
Уже торжествуя в душе, Уайт надвинулся на сына; теперь он остерегался только левой его руки, а на сломанную правую внимания не обращал – уж он-то понимал, какая боль сейчас в ней поселилась. Он знал, что при такой боли рука совершенно бесполезна.
Примерившись, он ударил с левой, пытаясь вывести Шона из равновесия. Шон сделал шаг в сторону, и удар пролетел мимо. Уайт был открыт для правой Шона, сломанной правой, которой противник воспользоваться не сможет… Но именно ею Шон нанес удар сокрушительной силы – прямо отцу в лицо.
В глазах Уайта мелькнула яркая разноцветная вспышка, потом свет перед ним померк, тело его мотнулось в сторону, и он упал на покрытый леопардовыми шкурами пол, ударившись плечом и проехав по полу до самого камина. И уже потом, пребывая в полном мраке, почувствовал на себе руки Шона и услышал его голос:
– Папа, о господи, папа… как ты? С тобой все в порядке?
Мрак слегка рассеялся, и Уайт увидел склонившегося над ним сына: злость на лице Шона куда-то испарилась, сменившись тревогой на грани настоящей паники.
– Папа, господи, да как же это… прости меня, папа…
Уайт попытался сесть, но у него ничего не вышло. Шону пришлось помогать ему. Он встал рядом с отцом на колени, придерживая его, и с беспомощным видом ощупывал его лицо, пытался убрать со лба и пригладить волосы, поправлял спутанную бороду.
– Прости меня, папа, честное слово, я не хотел. Давай усажу тебя в кресло.
Уайт наконец устроился в кресле и потер ушибленную скулу. Шон стоял, наклонившись над ним и забыв про собственную руку.
– Ну, сынок, что будешь теперь делать… хочешь – убей…
– Да ничего я не хочу. И не хотел. Просто разозлился и… не сдержался, вот.
– Я уж заметил, – отвечал Уайт. – Как уж тут не заметишь.
– И насчет Гаррика, папа. Не надо ему ничего говорить, ладно?
Уайт отнял ладонь с лица и внимательно посмотрел на сына.
– Давай договоримся так, – сказал он. – Я оставлю Гаррика в покое, если ты пообещаешь мне вот что. Первое: никогда в жизни ты больше не будешь мне врать.
Шон быстро кивнул.
– И второе: если хоть кто-нибудь поднимет на тебя плетку, поклянись, что сделаешь с ним то же самое, что сделал со мной.
Шон заулыбался.
– А теперь давай-ка посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо продолжил Уайт.
Шон вытянул руку, и Уайт стал внимательно ее рассматривать, шевеля по очереди каждым пальцем. Шон каждый раз при этом вздрагивал.
– Больно? – спрашивал Уайт, а сам думал: «И вот такой рукой он меня ударил. Боже милостивый, вырастил на свою голову… совершенно безбашенный».
– Немножко, – отвечал Шон с побелевшим лицом.
– Все переломано. Вот что, давай-ка езжай срочно в город, пусть доктор ван Ройен попробует что-нибудь сделать.
Шон двинулся к двери.
– Подожди.
Шон остановился, и Уайт оторвался от кресла:
– Я поеду с тобой.
– Да все будет нормально, папа, ты лучше останься и отдохни.
Уайт пропустил его слова мимо ушей и двинулся к нему.
– Правда, папа, ничего страшного со мной не случится.
– Я еду с тобой, – решительно заявил Уайт, а потом тихо, почти неслышно, добавил: – Я так хочу, черт возьми.