Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
Заполнив всю дорогу, возглавляемые полковником конные стрелки Ледибурга плотной группой подъехали к лагерю. Там они были остановлены сержантом в мундире, с примкнутым к винтовке штыком.
– Осмелюсь спросить, кто такие будете?
– Полковник Кортни и отряд конных стрелков Ледибурга.
– Кто-кто? Я не расслышал.
Уайт Кортни встал на стремена и повернулся к своему отряду:
– А ну, помолчите, джентльмены! Нельзя же говорить всем сразу!
Говор за его спиной сразу стих, и на этот раз сержант его услышал.
– Ого! – воскликнул
Явившийся дежурный офицер – аристократ и джентльмен – оглядел прибывших.
– Полковник Кортни? – переспросил он с ноткой сомнения в голосе.
– Здравствуйте, – приветствовал его Уайт с добродушной улыбкой. – Надеюсь, к началу потехи мы не очень опоздали.
– Думаю, нет, – ответил офицер, и взгляд его остановился на фигуре Стефа Эразма.
– Доброе утро, сударь, – сказал тот по-голландски и вежливо приподнял шляпу.
Полный патронов патронташ поверх его черного сюртука выглядел несколько нелепо.
Офицер отвел от него взгляд:
– У вас палатки свои, полковник?
– Да, у нас есть все, что нам нужно.
– Сержант покажет вам место, где расположиться лагерем.
– Благодарю вас, – ответил Уайт.
Офицер обратился к сержанту:
– Отправь их куда-нибудь подальше. За саперную роту, – лихорадочно зашептал он. – Упаси бог, генерал увидит этот сброд…
Его даже передернуло – впрочем, вполне благородно и благопристойно.
19
Сначала Гаррик почувствовал запах. Это была та самая точка, на которой можно сосредоточить внимание и постепенно выбираться из убежища, где пряталось его сознание. Подобные возвращения к действительности всегда сопровождались для Гаррика головокружением и обостренной восприимчивостью всех чувств. Краски казались яркими, осязание, вкус и обоняние – острыми и чистыми.
Он лежит на соломенном матрасе. Ярко светит солнце, но сам он в тени. Это веранда каменного здания госпиталя возле Роркс-Дрифт. Но что это за запах, который вернул его к реальности? Запах гниения, пота и дерьма, запах рваных кишок и запекшейся крови.
Так может пахнуть только смерть.
Зрение его прояснилось, и он увидел мертвые тела. Они кучей валялись вдоль стены во дворе, где их настиг перекрестный огонь из склада и из госпиталя, они валялись между зданиями, и люди из погребальных команд грузили их в фургоны. Ими были усеяны и склон у переправы, и другой берег реки; даже в воде плавали трупы. Мертвые зулусы. Они были везде; их оружие и щиты валялись рядом с ними. Их же там сотни, с изумлением подумал Гаррик. Да нет, какие там сотни – тысячи.
Теперь он уже стал различать два разных запаха, но оба означали смерть. Вонь смердящих черных трупов с раздувшимися на жарком солнце животами и свой собственный запах, а также запах лежащих рядом людей – та же вонь страдания и гноя, но к ней примешивался тяжелый запах дезинфицирующих средств. Смерть в образе убивающего заразу – примерно так нечистая женщина старается скрыть душок менструальной жидкости.
Гаррик огляделся. До самого конца веранды тянулся длинный ряд матрасов, на которых лежали люди. Некоторые уже умирали, другие, напротив, выздоравливали, но все были перемотаны бинтами с пятнами крови и йода. Гаррик посмотрел на себя. Левая рука притянута к голой груди, короткими толчками подходит и бьется боль, размеренно и настойчиво, как погребальный барабан. Голова тоже перевязана.
«Так я ранен? – изумленно подумал он. – Но как? Как это случилось?»
– Глянь, оклемался! – раздался совсем рядом радостный голос с явным акцентом кокни. – А мы думали, ты уже копыта отбросил!
Гаррик повернул голову к говорящему: рядом с ним лежал маленький человечек с обезьяньим лицом, во фланелевых подштанниках и весь обмотанный бинтами.
– Док сказал, у тебя был шок. И еще сказал, что ты скоро очухаешься. Эй, док, наш герой опять как огурчик! – крикнул человечек.
Быстро подошел врач, усталый и постаревший; темные круги под его глазами свидетельствовали о работе день и ночь без сна и отдыха.
– Скоро встанешь на ноги, – сказал он, потыкав и пощупав Гаррика в разных местах. – Сейчас тебе нужен покой. Завтра тебя отправят домой.
Он двинулся было прочь к другим раненым, но остановился и с улыбкой обернулся к Гаррику:
– Вряд ли тебе от этого станет легче… тебя представили к кресту Виктории. Генерал вчера подписал представление. Думаю, ты его получишь.
Гаррик изумленно смотрел на доктора. И тут к нему обрывками стала возвращаться память.
– Так, значит, был бой, – проговорил он.
– Да еще какой, черт нас всех подери! – загоготал человечек рядом.
– А Шон? – спросил Гаррик. – Мой брат? Что с моим братом?
Доктор молчал, но в глазах его мелькнула скорбная тень. Гаррик изо всех сил пытался принять сидячее положение.
– И папа… А с папой что?
– Мне очень жаль, – просто ответил доктор. – Боюсь, оба убиты.
Гаррик лежал на матрасе и смотрел в сторону брода. Сейчас там с громким плеском вылавливали из воды и вытаскивали на берег трупы. Он вспомнил, как с таким же шумным плеском армия Челмсфорда форсировала реку. Впереди общей колонны двигался отряд разведчиков в составе трех взводов конных стрелков Ледибурга, в их числе и Шон с отцом, и шестьдесят человек натальской полиции. Челмсфорд знал, что делает: эти люди прекрасно ориентировались на знакомой им местности, по которой должно развиваться первоначальное наступление всей армии.
Гаррик с облегчением смотрел, как они уходят. Он едва мог поверить в свою удачу, которую даровала ему дизентерия, – он подхватил эту хворь как раз перед тем, как истек срок ультиматума и армия перешла Тугелу.
– Повезло засранцам, – с завистью проговорил еще один больной, провожая взглядом уходящих.
Но Гаррик им не завидовал: воевать он не хотел и был доволен, что остался здесь вместе с другими тридцатью недужными и еще шестью десятками бойцов гарнизона, оставленных Челмсфордом охранять переправу, пока он ведет свою армию вглубь Зулуленда.