Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– А мы палили в дверь, пока не перебили и не разогнали там всех. Потом освободили твою руку, но ты был без сознания и весь холодный. С тех пор так и лежал, пока не оклемался.
Гаррик смотрел на другой берег реки. Интересно, думал он, Шона похоронили или оставили на съедение птицам?
Лежа на боку, Гаррик подтянул коленки к груди, свернулся в калачик. Когда-то давно, когда он еще был маленьким и жестоким мальчишкой, Гаррик разбил панцирь краба-отшельника. Его мягкое, жирное брюшко казалось таким незащищенным, сквозь прозрачную кожу просвечивали внутренние органы. Теперь и он весь сжался, свернулся, словно хотел защититься от опасности.
– Зуб даю, ты получишь свою награду, – сказал кокни.
– Да, – отозвался Гаррик.
Сам он не хотел никакой награды. Он хотел одного: чтобы вернулся Шон.
20
Доктор ван Ройен подал Аде Кортни руку, помогая ей сойти с коляски. За пятьдесят лет он так и не приобрел невосприимчивости к чужому горю. Научился только скрывать свои чувства: ни по глазам, ни по губам, ни по чертам лица, обрамленного бакенбардами, невозможно было догадаться, что у него в душе.
– С ним все благополучно, Ада. Они там хорошо потрудились, я имею в виду военных хирургов. Срастется и будет как новенькая.
– А когда они прибыли? – спросила Ада.
– Часа четыре назад. Всех раненых, кто из Ледибурга, привезли в двух фургонах.
Ада кивнула, а он смотрел на нее с профессиональным безразличием, пытаясь за этой маской скрыть потрясение, когда он увидел, как она изменилась внешне. Кожа завяла и иссохла, как лепестки засушенного цветка; губы, несмотря на горе, решительно сжаты; вдовий траур вдвое состарил ее.
– Он ждет вас там, внутри.
Они поднялись по церковным ступенькам, и небольшая толпа расступилась, давая им пройти. Все негромко приветствовали Аду, говорили принятые при трауре банальности. Тут же находились еще несколько женщин в черном, с распухшими от слез глазами.
Ада с доктором вошли в прохладный полумрак церкви. Все скамьи были сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для матрасов. На матрасах лежали мужчины, а между ними бесшумно двигались женщины.
– Тяжелораненых я держу здесь – так удобней за ними наблюдать, – сообщил ей доктор. – А вон и Гаррик.
Гаррик сидел на скамье. Увидев вошедших, поднялся. Прижатая к груди рука висела на бинте. Он захромал им навстречу, и костыль громко стучал в каменный пол.
– Мама, я… – начал он и остановился. – Шон и папа…
– Я приехала забрать тебя домой, Гаррик.
Ада проговорила это быстро, вздрогнув при звуке этих двух имен.
– Нельзя, чтобы они там лежали, их надо…
– Прошу тебя, Гаррик. Поедем домой, – сказала Ада. – Потом об этом поговорим.
– Мы все очень гордимся тобой, Гаррик, – сказал доктор.
– Да, – подтвердила Ада. – Пожалуйста, Гаррик, поедем домой.
Внутри у нее все пылало от горя, но она держала его в себе: так много скорби в столь крохотном пространстве… Она отвернулась к двери: никто не должен этого видеть. Плакать здесь, перед этими людьми, нельзя, надо поскорей вернуться в Теунис-Крааль.
Нашлись услужливые помощники, которые поднесли вещи Гаррика к коляске. Ада подобрала вожжи.
Всю дорогу оба молчали, пока не подъехали к спуску – внизу лежала усадьба.
– Теперь ты хозяин Теунис-Крааля, Гаррик, – тихо проговорила Ада.
Гаррик беспокойно заерзал на сиденье рядом с ней. Он не хотел этого, не хотел и ордена. Он хотел только Шона.
21
– Надеюсь, ты не против, что я пришла, – сказала Анна, – мне надо с тобой поговорить.
– Нет, конечно. Я рад, что ты пришла. Честное слово, я очень рад! – горячо уверял ее Гаррик. – Так приятно снова увидеть тебя, Анна. Кажется, вечность прошла с тех пор, как мы пошли на войну.
– Да, я знаю… и так много, так много всего случилось. И с моим папой, и с твоим. И… и Шон.
Она на минутку замолчала.
– Ох, Гаррик, я до сих пор не могу поверить. Все говорят, говорят, а я не могу поверить. Он был такой… в нем было столько жизни.
– Да, – отозвался Гаррик, – в нем было много жизни.
– В тот вечер, когда вы отправлялись, он говорил о смерти. А я раньше никогда и не думала о ней. – Словно в недоумении, Анна покачала головой. – И подумать не могла, что с ним может случиться такое. О Гарри, что же мне теперь делать?
Гаррик посмотрел Анне в глаза. Анне, которую он любит, Анне, которая принадлежала Шону. Но Шон ведь погиб. У него в голове мелькнула одна мысль, еще не облекшаяся в слова, но достаточно ясная, чтобы он почувствовал угрызения совести. Он попытался прогнать эту мысль.
– О Гарри! Что же мне делать?
Она просила о помощи, в ее голосе отчетливо звучала мольба. Ее отец убит при Изандлване, старший брат все еще на Тугеле, в войске Челмсфорда, у матери на руках еще двое детишек, которых надо кормить. Как он был слеп, что не сразу понял это!
– Послушай, Анна, чем я могу тебе помочь? Говори!
– Ох, Гаррик, тут уж вряд ли кто может мне помочь.
– Может, вам денег… – Он запнулся, не зная, как продолжить. – Ты знаешь, я ведь сейчас богатый. Папа оставил Теунис-Крааль Шону и мне, а Шон…
Она молча смотрела на него.
– Так что могу одолжить, ну, чтобы пережить это время, пока… – Гаррик покраснел, – сколько надо, столько и дам.
А она все смотрела на него и молчала, о чем-то соображая. Гаррик – хозяин Теунис-Крааля, он богат, вдвое богаче, чем был бы Шон, если бы остался жив. А Шон сейчас мертв.