Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– Но зачем?
Уайт Кортни посмотрел вдаль, туда, где над крышами фургонов и дальше, над откосом нагорья, яростно пылал закат.
– Нам предстоит не охота на бушбоков, Дейв. Иногда придется принимать непростые решения, а делать это гораздо легче, если не думаешь о том, что рядом собственный сын.
Раздался одобрительный ропот, все были с этим согласны. Стеф Эразм вынул трубку изо рта и сплюнул в огонь.
– Есть вещи, которые лучше не видеть своими глазами, – сказал он. – Трудно потом забыть. Не стоит видеть, как твой сын в первый раз убивает… а
Все молчали; каждый понимал, что это правда. Прежде они об этом не говорили, потому что разговоры размягчают душу мужчины, но все здесь повидали смерть и понимали, что хочет сказать Стеф. Один за другим они повернули голову к площади, где за кострами уже собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал, слов они не уловили, но товарищи Денниса, стоящие рядом с ним, засмеялись.
– Чтобы жить, мужчина должен время от времени кого-нибудь убивать, – сказал Уайт. – Но когда он убивает, будучи совсем молодым, он кое-что теряет в душе… уважение к жизни: жизнь для него становится дешевой штукой. То же самое и с женщинами, мужчина не должен иметь женщину, пока не поймет ее. Иначе это тоже становится дешевкой.
– У меня первая была, когда мне было пятнадцать лет, – сказал Тим Хоуп-Браун. – Не могу сказать, что все бабы стали для меня дешевками, наоборот, я узнал, что они обходятся чертовски дорого.
Все дружно захохотали, и в этом хохоте особенно выделялся громовой бас Уайта.
– Твой старик платит тебе фунт в неделю, а что скажешь про нас, а, Шон? – возражал Деннис. – Мы тут не миллионеры.
– Ну хорошо, – согласился Шон, – ставим по пять шиллингов. Кто выиграет – забирает все.
– Пять – это нормально, – согласился Карл. – Только правила должны быть понятные, чтобы потом не было разборок.
– Только убитые, раненые не считаются.
– И должны быть свидетели, – вставил Фрикки ван Эссен.
Фрикки был старше других; он смотрел на приятелей покрасневшими глазами – успел вечерком хлебнуть.
– Договорились: зулус только мертвый и свидетель на каждого. У кого больше всех, забирает все деньги.
Шон по очереди заглянул в глаза каждому, желая убедиться, что все согласны. Гаррик мялся позади всех.
– Гаррик будет банкиром. Давай, Гаррик, подставляй шляпу.
Все положили деньги в шляпу Гаррика, и он пересчитал:
– Два фунта на восемь человек. Все правильно.
– Черт возьми, да на это можно купить себе целую ферму.
Все засмеялись.
– У меня в седельных сумках припрятано две бутылочки, – сказал Фрикки. – Пошли-ка, хлебнем.
Стрелки часов на церковной башне показывали без четверти десять. Луна плыла по небу, пробираясь сквозь легкие облачка с серебристой каемкой. Воздух становился прохладней. Между танцующими плавал густой дым, пахнущий жареным мясом; пиликали скрипки, в такт с ними всхлипывала гармоника, молодежь отплясывала вовсю, а зрители хлопали, подбадривая их криками. Кто-то гикал, как шотландский горец, в лихорадке веселья отдаваясь горячей пляске. Ах, как бы хорошо было перекрыть тоненький ручеек минут, остановить время! Пусть никогда не настанет утро, пусть вечно длится эта ночь!
– Шон, ты куда?
– Скоро вернусь!
– Да куда же ты?
– Анна, ты хочешь, чтобы я все тебе рассказал? Ты серьезно хочешь это знать?
– А-а-а, поняла. Смотри только недолго. Подожду тебя возле оркестра.
– Потанцуй вон с Карлом.
– Нет, Шон, я лучше тебя подожду. Только не задерживайся. У нас и так осталось мало времени.
Шон проскользнул сквозь плотный круг фургонов и, стараясь держаться в тени деревьев, двинулся по тротуару. Обогнув лавку Пая, он свернул в переулок и побежал. На бегу перепрыгнул через канаву и пролез через забор из колючей проволоки.
В рощице было темно и тихо – точно так, как она говорила. Под ногами шуршали сухие листья, хрустели сухие веточки. В темноте пробежал какой-то зверек, слышен был быстрый топот маленьких лапок. У Шона перехватило дух, но он успокоил себя: чего бояться, это небось какой-нибудь кролик. Он подошел к живой ограде и поискал в темноте дыру, не нашел, вернулся обратно, нащупал наконец и пролез в сад.
Теперь он стоял, прислонившись спиной к плотной стене растений, и ждал. В лунном свете деревья казались серыми, а в самом низу – черными. За ними виднелась крыша дома. Он был уверен, что она придет. Не может не прийти. Ведь он же, считай, попросил ее об этом.
Часы на церковной башне пробили час ночи, потом четверть второго. Шон уже злился – чего не идет, черт бы ее побрал?! Он осторожно прошел по саду, стараясь держаться тени. В одном из боковых окон горел свет, желтый квадрат его падал на лужайку. Шон потихоньку обогнул дом.
Она стояла у окна, лампа горела за ее спиной. Лицо оставалось в тени, но свет от лампы подсвечивал кончики ее волос, и они сияли золотистым ореолом. В ее позе ощущалось некое томление: склонившись над подоконником, девушка, казалось, так и тянулась к окну. Сквозь белую ткань ночной рубашки просматривались очертания плеч.
Шон свистнул, но негромко, чтобы слышала только она. Девушка вздрогнула. Секунду она всматривалась из освещенной комнаты в темноту, потом медленно и как бы с сожалением покачала головой. Затем задернула шторы – сквозь них Шону видно было, как ускользает ее тень. Лампа погасла.
Шон поплелся по саду, потом через рощу обратно. Он весь дрожал от злости. Уже в переулке услышал музыку, которая доносилась с площади, и, прибавив шагу, вскоре свернул за угол, навстречу свету и праздничной суете.
– Глупая курица, дура набитая, – вслух выругался он.
Злость еще не прошла, но оставалось в груди что-то еще… Что же это? Любовь? Или чувство уважения?
– Где ты пропадал? Я тебя целый час ждала!
А вот и ревнивая Анна.
– Да так, нигде. Прошвырнулся туда-сюда…
– Странно! Шон Кортни, немедленно отвечай, куда ты ходил?
– Может, потанцуем?
– Нет.
– Хорошо, не хочешь – не будем.
Возле столов с едой стояли Карл и другие парни. Шон двинулся к ним.