Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– Шон, Шон, прости, я не хотела!
А теперь кающаяся Анна.
– Я очень хочу танцевать, ну прошу тебя!
И они танцевали, толкались с другими танцорами, но все время молчали. Наконец музыканты устали: им ведь тоже надо утереть мокрый лоб и промочить пересохшее горло.
– Шон, а у меня для тебя кое-что есть.
– Что?
– Пойдем со мной, покажу.
Она повела его в темноту между фургонами. Возле кучи седел и попон Анна опустилась на колени, откинула край одной из попон и поднялась, держа в руках куртку:
– Я сама сшила ее для тебя. Надеюсь, тебе понравится.
Шон взял у нее подарок. Это была овчина,
– Красивая, – сказал Шон.
Сколько же труда она в нее вложила! Шон почувствовал себя виноватым. Он всегда чувствовал себя виноватым, когда получал подарки.
– Большое спасибо.
– Ну-ка, примерь, а, Шон?
Облачившись в обновку, Шон обнаружил, что она сидит на нем прекрасно: теплая, слегка приталенная, в плечах не жмет, не мешает двигаться. И без того крупный, в ней он смотрелся просто гигантом. Анна стояла совсем близко, поправляя ему воротник.
– Тебе очень к лицу, – сказала она.
Сколько самодовольства в этой радости дарящего!
Он поцеловал ее, и настроение сразу изменилось. Она крепко обняла его за шею:
– О Шон, я так не хочу, чтобы ты уезжал!
– А давай попрощаемся как следует.
– Где?
– Да у меня в фургоне.
– А твои родители?
– Они вернулись на ферму. Папа приедет только завтра утром. А мы с Гарриком ночуем здесь.
– Нет, Шон, тут так много народу! Как можно?
– Ты просто не хочешь, – прошептал Шон. – Очень жаль… а вдруг это вообще в последний раз.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она вдруг затихла в его объятиях, словно маленькая робкая девочка.
– Завтра я уезжаю. Ты хоть понимаешь, что это может значить?
– Нет! Не говори так! Даже не думай!
– Но это так!
– Нет, Шон, не надо. Прошу тебя, не надо такого говорить.
Шон улыбнулся в темноте. Так легко, так все просто.
– Ну, пошли в фургон. – И он взял ее за руку.
18
Завтрак в темноте. Костры по всей площади, где готовится пища. Тихие голоса: мужчины с детишками на руках, рядом жены – все прощаются друг с другом.
Лошади оседланы, винтовки в чехлах, за спиной одеяла в скатку; в самом центре площади – четыре фургона, запряженные мулами.
– Папа в любую минуту будет здесь. Уже почти пять часов, – сказал Гаррик.
– Ну да, ждут только его, – согласился Шон.
Он повел плечом, поправляя тяжелый патронташ.
– А меня мистер Нойехьюзен назначил ездовым на один из фургонов.
– Знаю, – сказал Шон. – Справишься?
– Думаю, да.
К ним подошла Джейн Петерсен.
– Здравствуй, Джейн. Как твой братишка, уже готов?
– Почти. Седлает лошадь.
Она подошла поближе к Шону и, смущаясь, достала кусочек желто-зеленого шелка:
– Я сделала кокарду тебе на шляпу.
– Спасибо, Джейн. Сама прицепишь?
Она приколола кокарду, он взял у нее шляпу и залихватски надел набекрень.
– Ну, теперь я совсем как генерал, – сказал он, и она засмеялась. – Может, поцелуешь на прощание, а, Джейн?
– Ты чудовище, – покраснела маленькая Джейн и убежала.
Да нет, уже не маленькая, Шон это сразу приметил. И кругом, как посмотришь, много таких, просто глаза разбегаются: не знаешь, с какой бы начать.
– А вот и папа, – сказал Гаррик, увидев, что на площадь выезжает Уайт Кортни.
– Ну, пошли, – сказал Шон и
Отовсюду на площадь стекались мужчины с лошадьми на поводу.
– До встречи, – отозвался Гаррик и захромал к фургонам, запряженным мулами.
Уайт ехал во главе колонны. Четыре взвода по пятнадцать бойцов колонной по два, позади – четыре фургона и запасные лошади, сопровождаемые черными слугами.
Колонна пересекла усеянную остатками ночного пиршества площадь и двинулась по главной улице. За ними молча наблюдали неподвижно стоящие женщины, окруженные детьми. Этим женщинам и раньше приходилось провожать своих мужей, выступающих в поход против местных племен. Они не улыбались и не подбадривали своих мужчин, поскольку понимали, что дело идет о жизни и смерти, и на собственном опыте знали, что в могиле для славы места нет.
Анна помахала Шону, но он не увидел. Его лошадь, резвая и норовистая, вздумала показать свой характер, и, стараясь умирить ее, он успел проехать мимо своей подруги. Анна опустила руку и молча смотрела ему в спину, защищенную от холода сшитой ее руками курткой.
Зато в верхнем окне лавки Пая Шон успел-таки заметить рыжую прическу с медным отливом и руку, пославшую ему воздушный поцелуй. И все потому, что хотел заметить. Он заулыбался и замахал в ответ шляпой, почти совсем позабыв о своей уязвленной гордости.
Колонна выехала из города, и теперь от нее отстали даже мальчишки и собаки, дольше всех бежавшие рядом. Всадники на рысях затрусили по дороге в сторону Зулуленда.
Солнце с высоты подсушило росу. Под копытами клубилась пыль, и ветерок сносил ее в сторону. Колонна потеряла стройность рядов: многие, пришпорив лошадей, уехали вперед, другие отстали, чтобы двигаться с друзьями. Они ехали спокойно, сбившись группами, нарушив походный порядок и предаваясь непринужденной болтовне, словно и не войско это было вовсе, а веселая дружеская компания, собравшаяся как следует поохотиться целый день. Да и одеты все были кто во что горазд, словно вовсе не на войну собрались. Один только Стеф Эразм надел свой воскресный костюм. Он оказался в отряде единственным, кто нарядился более или менее формальным образом. Объединяло их только одно: желто-зеленые кокарды. Хотя и здесь каждый проявил свой собственный вкус: один прицепил кокарду на шляпу, другой – на грудь, третий – на рукав. Они были фермерами, а не солдатами, хотя винтовочные чехлы у них были изрядно потрепаны от постоянного употребления, к патронташу на груди им было не привыкать, а приклады винтовок были отполированы до блеска частой лаской их грубых ладоней.
К середине дня отряд достиг берегов Тугелы.
– Вот это да, вы только гляньте! – присвистнул Шон. – В жизни не видел столько народу в одном месте.
– Говорят, там тыщи четыре, – заметил Карл.
– Сам знаю, что тыщи четыре. – Шон окинул взглядом военный лагерь. – Просто я не знал, что четыре тыщи так много.
Колонна двинулась по последнему спуску к броду под названием Роркс-Дрифт. Река здесь раскинулась широко; воду в ней, коричневую от грязи, на мелководье покрывала рябь. Открытые берега заросли густой травой. На левом берегу виднелась группа каменных зданий. В радиусе четверти мили от них лагерем расположилась армия лорда Челмсфорда. Ровнехонько, как по линейке, ряд за рядом выстроились палатки; между рядами, привязанные к кольям, паслись лошади. Не менее пяти сотен фургонов разместилось возле переправы, и все это пространство так и кишело людьми.