Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– Ну как, Анна, что скажешь?
У нее в голове вертелись разные мысли: о голоде; о том, что на ноги надеть нечего; о платьях, застиранных до такой степени, что сквозь них все видно, особенно если на свет; о латаных-перелатаных нижних юбках. И о вечном страхе перед неизвестностью, в котором живет каждый бедняк. Гаррик вон живой и богатый, а Шона больше нет.
– Ну скажи, что возьмешь, – продолжал убеждать Гаррик.
Он наклонился к ней, взял ее за руку и, волнуясь, крепко пожал. Анна не отрываясь смотрела ему прямо в лицо. Да, они похожи, думала
– Спасибо, Гаррик, – сказала она, – ты очень милый, но у нас есть еще деньги в банке, а земля свободна от долгов. И лошади есть, можно продать в случае чего.
– Тогда в чем же дело? Пожалуйста, скажи мне.
Теперь она твердо знала, что сделает. Обманывать не станет, уже поздно. Расскажет ему всю правду, и эта правда вряд ли будет иметь для него значение, она это знала. Ну разве что самую малость, но это не помешает ей получить то, что она хочет. А она хочет быть богатой, и еще она хочет, чтобы у ребенка, которого она носит под сердцем, был отец.
– Гарри, у меня будет ребенок.
Подбородок Гаррика дернулся, у него перехватило дыхание.
– Ребенок?
– Да, Гаррик. Я беременна.
– От кого? От Шона?
– Да, Гаррик. У меня будет ребенок Шона.
– Откуда ты знаешь? Ты уверена?
– Да, я уверена.
Гаррик выбрался из кресла и захромал по веранде. Остановившись у перил, схватился за них здоровой рукой; другая все еще висела на перевязи. Стоя спиной к Анне, он смотрел вдаль, туда, где за лужайками Теунис-Крааля поднимался заросший редколесьем склон.
Ребенок Шона. Эта мысль ошеломила его. Он знал, что Шон и Анна занимались этим. Шон сам ему рассказал, и Гаррик не обиделся, не разозлился. Ревновал, конечно, но совсем немножко, ведь Шон ничего от него не скрыл, рассказал ему все, значит Гаррик и сам в этом как бы участвовал. Но ребенок! Ребенок Шона.
Не сразу, исподволь до него дошел полный смысл того, что он только что узнал. Ребенок Шона – это же частичка его брата, та частичка, которая не погибла под копьями зулусов. Значит, он не совсем потерял Шона. А Анна… ей нужен для ее ребенка отец; невозможно представить, чтобы она хотя бы еще месяц прожила без мужа. И он тогда мог бы получить обоих, и частичку брата, и Анну – все, что он любил в этом мире. И Шон, и Анна. Она должна за него выйти, у нее нет другого выхода. Охваченный ликованием, он повернулся к ней:
– И что ты будешь делать, Анна? – В ее ответе он был уверен. – Шон погиб. Что будешь делать?
– Не знаю.
– Ребенка тебе иметь нельзя. Он будет незаконнорожденный.
Услышав это слово, она вздрогнула, и это от него не укрылось. Он был абсолютно уверен, что она в конце концов скажет.
– Придется уехать… куда-нибудь подальше… в Порт-Наталь.
Говорила она без всякого выражения. Лицо было спокойно, она знала, что он скажет.
– Скоро уеду, – повторила она. – Не пропаду. Что-нибудь придумаю.
Гаррик слушал, не отрывая от нее взгляда. Маленькая головка на широких для девушки плечах, остренький подбородок, кривоватые зубки, хотя вполне беленькие, – для него она имела манящую привлекательность, несмотря на что-то кошачье во взгляде.
– Я люблю тебя, Анна, – сказал он. – Ты же знаешь это, правда?
Она неторопливо кивнула, волосы колыхнулись на ее плечах, и взгляд кошачьих глазок удовлетворенно смягчился.
– Да, Гаррик, я это знаю.
– Пойдешь за меня замуж? – задыхаясь, проговорил он.
– А ты возьмешь меня такую? С ребенком Шона? – спросила она, хотя была уверена: куда он денется.
– Я люблю тебя, Анна.
Он заковылял к ней. Подняв голову, она смотрела ему в лицо. Про его ногу ей думать не хотелось.
– Я люблю тебя… а все остальное не имеет значения.
Он протянул к ней руки, и она не противилась.
– Ты пойдешь за меня, Анна? – дрожащим голосом спросил он еще раз.
– Да.
Руки ее неподвижно лежали у него на плечах. Он тихонько всхлипнул, и по лицу ее прошла тень отвращения. Она уже чуть было не оттолкнула его, но вовремя остановилась.
– Любимая, ты не пожалеешь об этом. Клянусь, не пожалеешь, – прошептал он.
– Надо все сделать как можно быстрей, слышишь, Гаррик?
– Да. Сегодня же поеду в город и поговорю с падре…
– Нет! Только не здесь, не в Ледибурге! – резко оборвала его Анна. – Пойдут разговоры. А я терпеть этого не могу.
– Тогда поедем в Питермарицбург, – согласился Гаррик, хотя и неохотно.
– Когда?
– Когда захочешь.
– Тогда завтра, – сказала она. – Завтра и поедем.
22
Кафедральный собор в Питермарицбурге находится на Чёрч-стрит. Мостовая серого камня, колокольня, посредине улицы – железное ограждение, газоны. На травке расхаживают важные, грудь колесом, голуби.
По мощеной дорожке Анна с Гарриком поднялись к собору и вошли в полумрак церкви. Солнечный свет проникал через застекленное разноцветными витражами окно, создавая внутри храма атмосферу таинственности. Оба очень волновались и, возможно, поэтому, стоя в проходе, держались за руки.
– Здесь никого нет, – прошептал Гаррик.
– Кто-то обязательно должен быть, – так же шепотом отозвалась Анна. – Попробуй открыть вон ту дверь.
– А что говорить?
– Как – что? Скажешь, что мы хотим пожениться, и все.
Гаррик все-таки не решался.
– Давай же, – прошептала Анна, легонько подталкивая его к двери в ризницу.
– Пошли вместе, – сказал Гаррик. – Я не знаю, что говорить.
Тощий священник за дверью поднял голову, поверх очков в железной оправе посмотрел на мнущуюся в дверях робкую парочку и захлопнул лежащую перед ним на столе книгу.