Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– Надо поворачивать назад, к своим, – поддержал его Шон. – Все едем и едем, все дальше и дальше, так всю потеху пропустим, когда начнется.
Стеф Эразм поплотнее завернулся в одеяло: ночи становились прохладные.
– Потеху, говоришь? – Он ловко сплюнул в темноту. – Пусть себе потешаются сколько хотят, а мы лучше поищем стада.
– Тебе что, так хочется пропустить самое интересное?
– Слушай сюда, парень. Я гонял бушменов в Карру и Калахари, я дрался с косами и фингами на берегах Фиш-ривер, ходил в горы на Мошеша с
Стеф лег на спину и поправил под головой седло.
– И вообще, с чего ты взял, что стада никто не охраняет? Будет тебе потеха, обещаю.
– А откуда ты знаешь, что скот у них где-то здесь? – стоял на своем Шон.
– Он здесь, – твердо сказал Стеф, – и мы его найдем.
Он повернул голову к Шону:
– Тебе первому караулить, так что смотри не засни.
Он сдвинул шляпу на лицо и пошарил рукой справа, желая убедиться, что винтовка на месте.
– Спокойной ночи, – послышался его голос из-под шляпы.
Остальные тоже завернулись в одеяла и уснули прямо так, в одежде, не снимая сапог, с винтовками под рукой.
Шон двинулся в темноту проверить пикеты нонгаев. Ночь выдалась безлунная, зато звезды поражали величиной, – казалось, они совсем близко к земле. В звездном свете виднелись на бледном фоне травы темные пятна четырех пасущихся лошадей.
Обойдя лагерь, Шон убедился, что двое часовых не спят. С севера подход охранял Мбежане, и Шон направился к нему. Ярдах в пятидесяти увидел очертания куста, возле которого он оставил Мбежане.
Шон вдруг хитро улыбнулся; опустившись на четвереньки, он взял винтовку в обе руки и начал осторожно подкрадываться к кусту. Полз он медленно и бесшумно, прижимаясь к земле.
За десять шагов до куста Шон остановился и поднял голову, стараясь двигаться совсем незаметно. Он вглядывался в темноту, среди чахлых ветвей и листьев высматривая очертания зулуса. И вдруг шеи его, чуть пониже уха, сразу за челюстью, коснулся кончик дротика. Шон замер, скосив глаза в сторону, и при скудном свете звезд увидел Мбежане, с копьем в руках стоящего над ним на коленях.
– Нкози ищет меня? – спросил Мбежане серьезным голосом, в котором, однако, где-то глубоко слышалась насмешка.
Шон сел и потер то место, куда чуть не вонзился острый наконечник копья.
– В темноте видит только ночная обезьяна, – попытался он оправдаться.
– А на пузе шлепает только пойманная каракатица, – усмехнулся Мбежане.
– Ну да, ты же зулус, – сказал Шон, признавая в нем право на это природное гордое высокомерие.
Впрочем, по лицу этого зулуса он с первого взгляда понял, что Мбежане родом не из тех уже выродившихся натальских племен, которые только говорят на зулусском, а сами давно уже не зулусы, – так домашняя кошка никогда не станет леопардом.
– В
– А теперь ты поднял копье на Кечвайо, твоего короля?
– Моего короля? – Веселость Мбежане как рукой сняло, голос сразу изменился. – Моего короля? – презрительно повторил он и замолчал.
Шон ждал. Где-то в темноте пару раз тявкнул шакал, и одна из лошадей тихо заржала.
– Королем должен был стать другой человек, но он погиб: его посадили на кол, который пронзил его внутренности до самого сердца. Этим человеком был мой отец, – сказал Мбежане.
Он встал и снова отправился в свое укрытие среди веток куста. Шон последовал за ним.
Бок о бок они сидели на корточках, молчали и слушали. Снова подал голос шакал уже со стороны лагеря, и Мбежане повернул туда голову.
– Шакалы бывают и двуногие, – задумчиво прошептал он.
У Шона слегка задрожали руки.
– Зулусы? – спросил он.
Мбежане пожал плечами – едва заметно в темноте.
– Даже если это и так, ночью они нападать не станут. На рассвете – да, но только не ночью.
Мбежане положил руку на лежащее на коленях копье:
– Старик в высокой шляпе и с седой бородой хорошо это знает. Годы сделали его мудрым, поэтому ночью он всегда спит спокойно, но поднимается затемно и выступает еще до рассвета.
Шон слегка успокоился. Он искоса посмотрел на Мбежане:
– Этот старик считает, что часть скота спрятана где-то здесь.
– Годы сделали его мудрым, – повторил Мбежане. – Завтра равнина кончится, пойдут холмы и густой колючий кустарник. Вот там и прячут скотину.
– Как думаешь, найдем?
– От того, кто знает, где искать, скотину не спрячешь.
– А охраны там много будет?
– Надеюсь, – проурчал Мбежане, погладив древко ассегая. – Надеюсь, очень много, – повторил он.
– И ты станешь убивать своих – братьев, родичей? – спросил Шон.
– Да, буду убивать, как они убили моего отца, – свирепо ответил Мбежане. – Они мне не свои. У меня больше нет своих. Нет больше братьев… ничего не осталось.
Снова наступило молчание. Но дурное настроение Мбежане постепенно испарилось, его сменило чувство приятного товарищеского общения. Обоим было хорошо друг с другом. Так всю ночь они и просидели вместе.
27
Глядя на Мбежане, Шон вспомнил своего Тинкера, выслеживающего птицу: так же осторожно, на полусогнутых, продвигается вперед, так же сосредоточен и полностью поглощен тем, что делает. Белые молча наблюдали за ним, сидя в седлах. Солнце поднялось уже довольно высоко, Шон расстегнул и снял овчинную куртку, закрепив ее рядом со свернутым в скатку одеялом сзади.
Мбежане ушел вперед ярдов на пятьдесят и теперь медленно продвигался обратно. Остановившись, стал внимательно рассматривать влажную коровью лепешку.