Когда пируют львы. И грянул гром
Шрифт:
– Ну, мы-то понимаем, что это значит. На кофейной гуще гадать не будем, верно?
– Пожалуй, сэр, – уклончиво отвечал Шон.
Поезд запаздывал, и Шон слушал собеседника вполуха. Ему надо было как-то объяснить отцу запись в журнале учета скота, и он мысленно повторял, что будет говорить.
– Ja [8] , уж мы-то с вами прекрасно знаем, где собака зарыта. – Старик Эразм снова сунул трубку в рот и продолжал: – Уже две недели, как британского представителя отозвали из крааля Кечвайо в Гинджиндлову. Liewe Here! [9] В старые добрые времена мы давно бы уже созвали ополчение.
8
Да (африкаанс).
9
Боже мой! (африкаанс)
Мозолистым пальцем он зажал отверстие горящей трубки. Шон заметил, что палец этот искривился и покрылся рубцами от спускового крючка десятков тяжелых винтовок.
– Ты в ополчении никогда не бывал, jong? [10]
– Нет, сэр.
– Самое время, – заметил Эразм, – самое, черт возьми, время.
Со стороны обрыва послышался свисток паровоза, и Шон вздрогнул – его страшно мучило чувство вины.
– Ну вот и поезд.
Эразм встал со скамейки. На платформу со свернутым красным флажком в руке вышел начальник станции. Сердце Шона болезненно сжалось.
10
Юноша (африкаанс).
Мимо них, с шумом выпуская пар и скрипя тормозами, проехал паровоз. Единственный пассажирский вагон остановился точно рядом с деревянной платформой. Эразм выступил вперед и протянул Уайту руку.
– Goeie More [11] , Стеф, – сказал Уайт.
– Доброе, Уайт. Говорят, ты у нас теперь новый председатель. Поздравляю.
– Спасибо. Ты получил мою телеграмму? – проговорил Уайт на африкаансе.
– Ja. Получил. Сообщил ребятам, завтра все будем в Теунис-Краале.
11
Доброе утро (африкаанс).
– Отлично, – кивнул Уайт. – Заодно пообедаем. Есть о чем поговорить.
– Это о том, о чем я думаю? – плутовато усмехнулся Эразм.
Борода вокруг его рта пожелтела от табака, коричневое лицо покрывали морщины.
– Завтра все расскажу, Стеф, – подмигнул ему Уайт. – А ты пока что готовь свой старый дульнозарядник, а то, боюсь, его уже моль поела.
Оба дружно рассмеялись: один – густым басом, другой – скрипучим старческим хрипом.
– Забирай сумки, Шон. Едем домой.
Уайт взял Аду под руку, и вместе с Эразмом они двинулись к коляске. На Аде было новое платье с рукавами, широкими у плеча и узенькими у локтя, а голову украшала широкополая шляпа со страусовыми перьями. Выглядела она очаровательно, но когда слушала их разговор, лицо ее выдавало некоторое волнение. Что ж тут удивительного – женщины… они всегда ждут надвигающейся войны без всякого энтузиазма, не то что мужчины, которые радуются, как мальчишки.
– Шо-он!
Страшный рев Уайта Кортни разнесся по дому; преодолев коридор, он легко проник в гостиную, несмотря на закрытую дверь. Ада опустила на колени вязанье, и на лице ее появилось несколько неестественное выражение полного спокойствия.
Шон встал.
– Надо было все рассказать раньше, – тихим голосом пролепетал Гаррик. – Надо было еще за обедом.
– Да не мог я, возможности не было.
– Шо-он! – снова донесся крик из кабинета.
– Что случилось на этот раз? – спокойно спросила Ада.
– Ничего страшного, мама. Не беспокойся.
Шон направился к двери.
– Шон… – испуганно сказал Гаррик, – Шон, ты же не станешь… то есть ведь не обязательно говорить… – Он замолчал и сгорбился на стуле – в глазах у него стояла отчаянная мольба.
– Не беспокойся, Гаррик, я все улажу.
Уайт Кортни стоял, склонившись над столом. Между сжатыми кулаками лежал журнал учета скота. Когда Шон вошел и закрыл дверь, отец поднял голову:
– Что это такое? – Он ткнул в журнал огромным квадратным пальцем.
Шон открыл рот и тут же закрыл его.
– Ну, что молчишь? Я слушаю.
– Понимаешь, папа…
– К черту «понимаешь, папа»! Ты мне объясни, как это вы умудрились за неделю угробить половину быков на этой ферме!
– Где же половину, всего только тринадцать, – ответил Шон; это чудовищное преувеличение больно задело его.
– Всего только тринадцать?! – заорал Уайт. – Всего только тринадцать?! Боже милостивый! Может, сказать тебе, сколько это будет наличными? Или, может, сказать тебе, сколько это будет в тяжелой работе, времени и заботах?
– Я это знаю, папа.
– Он это знает! – Уайт тяжело дышал. – Да, ты у нас все знаешь. Что тебе ни скажи, ты все знаешь. Знаешь даже, как прикончить тринадцать голов первоклассного скота.
– Папа…
– Да что ты заладил «папа, папа»! – Уайт громко захлопнул тяжелый журнал. – Ты объясни просто и ясно, как вы умудрились такое сделать? Что это значит – «отравление раствором»? Ты что, поил их этим раствором? Или вдувал им в задницу?
– Раствор оказался слишком крепким, – сказал Шон.
– И почему это раствор оказался слишком крепким? Сколько ты его разбавлял?
Шон глубоко вздохнул:
– Четыре бочонка.
В кабинете повисла тишина.
– Сколько-сколько? – тихо переспросил Уайт.
– Четыре бочонка.
– Ты что, рехнулся? Совсем, что ли, спятил, черт бы тебя побрал?
– Я не думал, что им будет вредно.
Шон уже успел позабыть все слова из своей тщательно отрепетированной речи и теперь просто повторял то, что слышал от Гаррика.
– Было уже поздно, и нога у меня… – Шон запнулся, а Уайт изумленно уставился на него, и недоумение исчезло с его лица как не бывало.
– Гаррик! – сразу понял он.
– Нет! – крикнул Шон. – Это не он, это я сделал!
– Ты мне все врешь.
Уайт вышел из-за стола. В голосе его звучала уже новая нотка: он сыну не верил. И насколько Уайт помнил, такое случилось впервые. Гнев на сына вспыхнул еще сильнее. Он уже забыл про быков, теперь он разозлился на то, что сын ему лжет.
– Черт меня подери, я научу тебя говорить правду!
Он схватил со стола плетку.
– Не бей меня, папа. – Шон отступил назад.