Когда погаснут все огни
Шрифт:
Что есть сил, мы ринулись вперёд. Рука жены крепче обхватила мою ладонь.
— Опа! Скорее! Тут есть что-то, — запыхавшись, вымолвил Лысый, нырнув за угол, и я так обрадовался, что мы добежали до новой развилки.
Страшно умирать в тесной темноте, пожираемый волосатыми уродами.
Мы пулей вылетели из узкого коридора, в светящуюся пещеру, завидев Лысого, что уже тащил булыжник двумя руками. Я понял его задумку, и мигом бросился помогать, отпустив руку жены. Булыжников здесь было много, и мы могли отбиваться от мохнорылых достаточно долго.
— Хватайте! Не стойте! — рявкнул я, Кате с Михой, что пытался отдышаться после ступенчатого марафона.
Сбрасывая булыжники в ступенчатый
— Думаешь, они ушли, — прошептал Лысый, едва дыша.
— Нет, они пойдут к другому коридору. Нам нужно уходить сейчас же, — ответил я, утираясь от заливавшего глаза пота.
— В какой проход пойдём? — спросил Миха.
— Уже нет разницы. Пусть нам повезёт, — ответил я и, взяв за руку Веру, что как безвольная тряпичная кукла, волочилась за мной, двинулся вперёд.
— Возьмите булыжники, на всякий случай, — сказал Лысый, прихватив добрый камень в руку.
Мы шли вверх, а ощущение было, будто спускаемся вниз. Было слишком легко. Этот проход оказался очень широким, что тут спокойно поместился бы целый вагон поезда. Было очень тихо, а ступеньки странно звенели при каждом шаге. Будто мы по ксилофону шагаем. Это напрягало, потому что выдавало нас. Не просто же они так звучат. Явно, чтобы было понятно, что кто-то идёт. Каждый шаг, заставлял нервно сглатывать, в ожидании, что сейчас появится очередной монстр.
— Может, вернёмся и пойдем по другому пути? Чувствую, что заведёт нас эта дорога в крепкие неприятности, — прошептал Миха.
— Ты шутишь? Я не вернусь туда, — прошипела Катя.
— Так, заткнитесь, — быстро шикнул Лысый, явно прислушиваясь к чему-то. Мы тоже напрягли уши.
И действительно, до слуха донеслось тихое, едва уловимое пение. Будто где-то поют колыбельную.
У меня внезапно потемнело в глазах. Рука начала болеть и стремительно каменеть до кончиков пальцев. В темноте было видно огненное свечение вен под сверкающим чёрным камнем.
— Возвращайся домой блудный сын, мама тебя ждёт. В колыбель праотцов… будет добрый пир. Ты забрал за собой… нашу надежду на мир. Возвращайся скорей… — донеслось чётко до моего слуха, будто мне шептали песню прямо на ухо.
— Вы слышите это? — шёпотом спросил я.
— Что именно? — спросил Лысый.
— Песня о сыне, — ответил я.
— Хм, нет, слов я не слышу, только мурлыканье музыкальное, — сказал Лысый.
— Я вообще ничего не слышу, — буркнул Мишка.
— Так что? Идём? — спросил у меня Лысый.
— Ну, а что ещё ты предлагаешь? — изумился я, будто у нас были другие варианты.
— Давайте снимем обувь, — предложила Катя, — чтобы наши шаги было не слышно.
— Хорошая мысль, — шепнул Лысый.
Шагая по звенящим ступенькам босыми, мы были максимально тихими. Продвигаясь вперёд, с каждым шагом становилось светлее, а песня всё тише. Добравшись до самого верха, мы оказались у обрыва на подобии балкона. Глазам открылось широкое и свежее пространство, что напоминало городскую площадь,
Тут было тихо. Слишком тихо.
Осмотревшись, мы обулись и осторожно спустились вниз. Миха наклонился, и зачерпнул ладонью горсть снега.
— Невероятно… — прошептал он, и приложил комок снега к пересохшим, растрескавшимся губам.
— Не надо, вдруг он ядовит, — тихо сказала Катя, но видимо жажда была сильнее, и Миха всё же лизнул его, глядя жене в глаза.
— Всё хорошо. Это просто снег, — ответил он, закинув комок в рот, рассасывая его как конфету.
Я воздержался, хоть и меня мучила жажда. Больше меня интересовал источник снега. Задрав голову вверх, обнаружил ледяной потолок, что плотно сросся с нависающей горой и составлял единое целое. Мы находились под ледяным покровом, из которого исходил свет. Разглядеть, что же было над ним, то есть сквозь него, было невозможно из-за морозного узора.
Странно, что здесь никого нет. Слишком подозрительно. Осмотрев огненные фонтаны, из которых струились голубые языки пламени, стало ясно, что это место строили для чего-то особенного. Возможно, это был когда-то настоящий город. Фонтаны были из белоснежного камня с изящной обработкой, большим количеством мелких деталей, узоров и надписей на неизвестном языке.
Возвращайся… узнай… — вновь донеслись до слуха тихие, едва уловимые слова из колыбельного мотива.
Загадочное тихое место влекло меня изучить здесь всё, что успею. Оно мне казалось таким знакомым, будто из сна. Я обошёл вокруг одного из фонтанов, зачем-то решив коснуться рукой белого камня.
И тут меня накрыло.
Буквы начали складываться в слова песней. Как заворожённый, я наблюдал, как голубое пламя проникает в мою руку, сплетается с жёлтым огнём и шепчет о прошлом.
Тысячи образов проносились в моём сознании, показывая, каким красивым было когда-то это место. Это был величественный город, который уничтожила чёрная зависть. Злые колдуны в золотых масках наслали на жителей проклятье, превратив их в отвратительных зверолюдей. В этом городе было что-то важное, чем они хотели завладеть, но так и не смогли, потому что не нашли. Это был яркий кристалл, необыкновенной чистоты и великой мощи.
Чёрные колдуны прибыли из другого измерения, чтобы открыть дорогу своему безжалостному, жадному, ненасытному, всепоглощающему хозяину. Его образ передавался крайне омерзительно и жутко. Нечто уродливое, тучное, как чёрная, постоянно трансформирующаяся живая жижа с бесконечным количеством движущихся острых зубов как у бензопилы. Оно пожирало всё на своём пути, и ему всегда было мало, а тот самый кристалл мог удовлетворить его голод.
И когда чёрные колдуны пробрались в город, то так и не смогли получить то, зачем явились. Они получили мощный отпор от хранителей кристалла. Когда их хозяин почувствовал, что его слуги проигрывают и не принесут ему желаемого, то он решился сам ворваться в священный город. Здесь была страшная битва, оставившая свои следы повсюду. Тот же самый отпечаток Куйвы, один из тех последствий бойни. Хранители создали ловушку, и заперли пришельца из другого измерения в тюрьму. Им пришлось пожертвовать собой во имя спасения земли от неминуемой гибели. Они создали ключ, раскололи его на тысячи осколков и раздали другим хранителям на земле.