Когда сгорают мечты
Шрифт:
{ * Гекатомба – жертва; слово восходит к жертвоприношениям Гекате, богине смерти. }
Смеркается. Воздух подёрнут синевой. Кое-где прогуливаются такие же, как мы – беглецы от принудительного веселья.
Через джазовую партию до нас доходит стрёкот цикад, долетают всплески хохота и ресторанные звуки: вилкой о тарелку, ложкой о рюмку, ножом под дых… шучу.
Лжегёрлфренд, не таясь, достаёт из крокодильчатого клатча пачку, из той – две сигареты.
– Первая затяжка – это откровение. – Мечтательно говорит Кэт. – Можешь ощутить любой вкус и ни за что не угадаешь, что будет в следующий раз. – Закуривает от своей готической горелки, обхватывает фильтр губами. Там отпечатывается вишнёвая помада. Втягивает щеки, шебарша бумагой, задумчиво направляет вверх мягкое седое облако. – Творожная запеканка. Румяная, с хрустящей корочкой. Чуток подгорелая, поэтому – горчит. Но так даже вкуснее. Держи. – Отдаёт зажигалку. – Наверняка, свою посеял. Опять.
Не стоит на месте, переминается с ноги на ногу – отпечаток радуги посреди глухого вечера. Ковыряет мыском опрятный газон, распахивает утопленные в черноту глаза, по-детски задрав лицо к туманностям прокуренного неба.
Кости обтянуты кожей, мышц практически не осталось. По сравнению с ней я, учитывая природную сухопарость – пышущий здоровьем турникмэн.
– Не переживай. Скоро всё прекратится. – Обещает. – Тридцать один. Очень неплохая цифра. Кстати, – невпопад, – в прошлый раз был клубничный джем.
Её разболтанность мне не нравится. Нюхнула в толчке, небось. Такой табун, что если кто-нибудь заметит? Хотя… им до фонаря. Сами нюхачи те ещё. У богатеньких искусственные радости – дело рядовое.
Шаг вперёд. Прикладываю ладонь к её шее, щупая пульс: колотит сотни на полторы. В минуту. Кэт сглатывает, глядит на меня снизу вверх. У скул – желваки, щёлкают стиснутые зубы. Не отступает. Только на секунду, на одну, двойным ресничным слоем отделяется. Чем-то ещё вкинулась? Поди пойми.
– Крис? – Охрипшим голосом. С трудом фокусирует взгляд, шепчет едва разборчиво. – Скажи… ничего бы существенно не изменилось, если бы я сказала, что люблю тебя?
Стоп. Снято.
Кто-нибудь, серьёзно, нажмите на паузу!
Я не читал, что делают в таких случаях. Я не нахожу, что сказать: пресечь (то, чего не можешь дать) и спасти (то, что есть). Я не успеваю осмыслить.
Брякаю первое, что пришло на ум, в её запрокинутое треугольное личико:
– Я не знаю, что значит это слово. – Складка на лбу. Дёрнувшийся подбородок. Всячески себя проклиная, пытаюсь загладить слова другими. – Кэт, ну ты чего? Что за "люблю тебя"? – сочинить бы что-нибудь веское, но голова, в кои-то веки, как назло, пуста. – Ты меня не знаешь, – отношения к чувству, тем более, к влечению, знание не имеет. – И я тебя люблю, как подругу, как сестру.
Я в прострации, словно не в своём дворе нахожусь, а в эпицентре дурацкого сериала, где персонаж прикидывается дегенератом, чтобы драмы побольше было. Может она и не вкладывала того смысла, что я вообразил. Может, это – амфетамин в её крови. Вброс в мозг. Любовь ко всему. Ко всему, что ни есть.
Берёт себя в руки. С видимым усилием растягивает губы в подобии улыбки. И пожимает плечами. Выпирающие из квадратного выреза ключицы натягивают тонкую прослойку кожи: колко. Сбивает с сигареты пепел. Просыпает пыльцу на ботинки.
– Ты только всерьёз не воспринимай, хорошо? Мне нужно было это услышать. Для чёрного вдохновения, нашествия воронов и прочего. Забудь, окей?
Такое забудешь, как же.
– Ладно.
Крутит перстень на безымянном пальце. Ромб из стекляруса приделан к плетёной спирали. Затяжка. Ещё одна затяжка.
– Вот и здорово, – долгий выдох. – Не хочу тебя потерять из-за такой ерунды.
Начинается следующая песня, грустная. Сильный полуакадемический тембр приглашённой певицы выводит высокие ноты. Кэт, прикрыв глаза, качается в такт, щипком гасит бычок, отправляет в свою сумочку. Предлагает:
– Может зайдём, потанцуем?
Соглашаюсь. Возвращаемся под навес. Вывожу её на середину, упокоив руки на тоненькой талии – вот-вот переломится. Она обнимает меня за шею, тонко дышит, прижимаясь к груди.
Кэтрин – старшая сестра, которой у меня никогда не было. Кэт – младшая, которую я когда-то давно, при отце, у мамы просил.
Переступаем по траве. Я люблю её. Но не так. Она важна мне, как единственный человек, с кем легко дышится. С ней можно быть любым, не опасаясь ничего. К чему коптить нашу близость страстью? Уйдёт лёгкость. Уйдёт прямота. Играть с огнём? Играть с ней? С кем тогда не играть?
Тони опускает на стол бокал. Оправляет рубашку. Пятернёй убирает назад волосы. Продвигается к нам. Идёт, как плывёт, грациозно.
Кэт вся аж подбирается. Прыгнуть может. Были бы когти, впилась бы ему в лицо. Тони по барабану. Тони заявляет:
– Я вас разобью. – Нашёл время для сцен, ничего не скажешь.
– Иди к дьяволу, – шипит моя партнёрша. – Я скорее удавлюсь.
– Ты мне и не нужна, – верхняя губа вздёрнута, чётко проявлена складка. – Только мой брат. – В глазах – мутнота, черти омут десертной ложкой размешивают. Послав по известному адресу ограничения, мозги собственно, взгляды, цивильность обстановки, он хватает меня в танец, как своего ведомого. Волоком тянет мимо зевак, не то вальсируя, не то зажимая в тиски.