Когда сливаются реки
Шрифт:
Это было извинением Пашкевичуса за прошлое, и Алесь понял это как окончательный шаг к примирению.
Анежка долго смотрела вслед отцу, который, удаляясь, все так же важно, с ружьем на плече, шагал по дороге. На одно мгновение он ей представился солдатом, возвращающимся домой после удачного сражения. Ей очень хотелось пойти вместе с ним, посидеть рядом с матерью, прижавшись, как в детстве, к ее плечу головой, но ее ожидали дела...
— Ну, вот, — сказал Алесь, как только Пашкевичус скрылся за пригорком, — и отец твой ничего против меня не имеет. Одна ты не знаешь, что делать.
— Как не знаю? А с кем это я тут?
Когда подходили к баракам. Анежка, уговорившись с Алесем, что он подождет ее в комнате, побежала в столовую. Алесь смотрел вслед своей любимой и восхищался ею. Она была в легком ситцевом платье, которое плотно облегало ее фигуру, мягко и четко вырисовывая каждый изгиб ее молодого, как бы поющего тела. Стройные загорелые ножки ее легко ступали по траве, словно бы и не касаясь земли. «Ни у кого тут нет такой красивой походки!» — решил Алесь. Подумав, что одному в комнате ему будет слишком томительно, он решил в ожидании Анежки зайти на электростанцию. Она была уже почти готова, оставались только мелкие доделки. Теперь Алесю вспомнился ледоход, который он переживал так мучительно, драка Йонаса с Кузьмой, хитрые глаза Езупа Юрканса, листовка у Рудака, погоня за Клышевским и страшный миг, когда мокрая, холодная рука сомкнулась на его горле и вершины сосен, покачнувшись, начали падать и окрашиваться в разные цвета...
В здании станции он застал Никифоровича и Кузьму. Казалось, в последние дни они и не вылезали отсюда. Никифорович ходил возле пусковых механизмов и, вероятно, в сотый, если не в тысячный, раз растолковывал своему ученику, что к чему.
— А, товарищ Иванюта! Работу принимать пришел? — улыбнулся Никифорович. — Пожалуйста, мы и сдавать и дежурить готовы... Пусть приезжает инженер, пусть приезжают пять инженеров, пусть хоть двадцать инженеров — мы с товарищем Шавойкой готовы!
— Спасибо, — сказал Алесь. — Благодарю вас, Янка Никифорович, от имени всех за вашу помощь.
— От кого это — от всех?
— Ну, от всех колхозников.
— А я кто?
— Да вы же ленинградец.
— Верно, ленинградец...
— И собираетесь уезжать?
— Собираюсь... Только и тут я вроде не чужой, а тоже колхозник... Как ты думаешь, Кузьма, зачислят меня в колхоз?
— А как же! — обрадовался Кузьма. — Рудак хоть сейчас собрание созовет...
— Видишь, какие дела, — подмигнул Никифорович Алесю. — Приехал дед Янка могилку батькову посмотреть, а оказался таким живучим, что тут же и корни в землю пустил...
— Так вы не поедете? — обрадовался Алесь.
— Как же я могу не поехать, когда там сыны, внуки? Нет, поеду, но только повременю малость... А то выходит, что набивали мы тут с Кузьмой мозоли, маслом пропитались — в бане не отмоешь, и вот на тебе: нас побоку, является кто-нибудь на готовенькое, раз, два, включил рубильник — говорите спасибо, люди добрые!.. Нет, мы с Кузьмой такого не допустим! Тут вот я письмишко написал, почитать?
Никифорович надел на нос очки, вытащил листок бумаги и начал читать:
— «Дорогие дети!
Долго я думал перед тем, как написать вам это письмо. Может, десять раз брался за ручку, может, и больше, да все откладывал. Отчего это? А кто его знает, разбери тут!.. То одни думки в голову лезут, то другие. И дела тут были такие, что рассказывать надолго хватит, как приеду, — и про бандитов, и про ледоход, и про электростанцию... А какие тут леса красивые! Только скоро приехать я не смогу, вот беда! Никто меня тут за полу не держит, не бойтесь, живет ваш дед по своей воле, трубку курит да воздухом дышит. Электростанцию мы заканчиваем, труд и мой тут вложен, вот и хочется мне самому на ней подежурить, озером, речкой покомандовать... Я на нем, на этом озере, мальчишкой купался, по берегу гусей гонял. А вы, внучки, на лето ко мне в гости приезжайте, у деда тут курорт такой, что, пожалуй, нигде нету такого. И купанье тут, и грибы, и рыба в озере, и ребятишки такие дошлые, что с завязанными глазами округу пройдут...»
Вот, — сказал Никифорович, внезапно обрывая чтение и пряча письмо в карман, — дальше идет не интересное... Писать я не мастер.
— Все понятно! — обрадовался Кузьма.
Алесь подошел к старику, обнял и поцеловал.
— За это спасибо, дед Янка... А вот со мной вопрос не решен, то ли оставят на некоторое время, то ли пошлют еще куда на стройку... Сами знаете, наша профессия в ходу!
— Знаю знаю... Только если на Ангару пошлют или на Волгу, так поглядывай, сынок, в оба, это тебе не Диркстеле с Погулянкой, там перемычку лопатами не удержишь! — не то пошутил, не то всерьез напомнил о рискованном шаге Никифорович.
— Хорошо, — засмеялся Алесь, — мучимся, да на том и учимся... Пускать скоро будем?
— По нас с Кузьмой, хоть завтра... Созывайте гостей, и в добрый час! Наберется их небось немало. Из Минска, из Вильнюса, из Риги прикатят... Потом неделю голова от шума болеть будет. Верно, Кузьма? И выпьют, поди, дело-то человеческое, а у нас с Кузьмой только по усам потечет — у щита не выпьешь... Как ты думаешь, Кузьма?
— Придется на водичке из канала пожить, — вздохнул Шавойка.
Алесь, вспомнив, что шел к Анежке, поспешил кончить разговор. Может быть, она уже пришла и дожидается его? Но на условленном месте он увидел ключ, понял, что она задержалась. Он устроился на стуле у окна и загляделся вдаль. В серых сумерках едва виднелись очертания леса за Долгим, а само озеро сливалось с небом настолько, что трудно было различить его края. Воздух был так тих, что ни один листик на деревьях не шевелился. У самого горизонта в темнеющем небе вспыхивали и гасли огоньки. Зарницы или молнии? Много в этом году и тех и других, так же как в его жизни. Это неожиданно навело на привычную мысль: неприятности позади, все идет хорошо, до каких пор они с Анежкой будут жить порознь? Анежка ли в этом виновата или, может быть, его собственная нерешительность? Не превращается ли он постепенно в того героя кинокомедий, который вздыхает, умоляет, прижимает руку к сердцу и никак не может сделать единственно верного и простого шага? Говорят, он за этот год возмужал. Лицом, внешностью? Или характером тоже? Нет, по характеру, приходится в этом сознаться, он еще робок, нерешителен, излишне уступчив...
А зарницы вспыхивали все чаще и чаще. Сначала они полыхали только над лесом, а теперь захватывали чуть ли не половину неба, а при вспышках начал обозначаться ближайший берег с ветлами и лозовыми кустами. Наконец он различил гром, медленный, с перекатами, словно кто проехал с груженой телегой по деревянному мосту. Затем поднялся ветер, и повеяло холодком от выпавшего где-то града...
В комнатку вбежала Анежка, обхватила его руками:
— Вот и я... Заждался?
Сверкнула молния, осветила испуганное лицо Анежки. Ударил гром. Девушка прижалась к Алесю всем телом — она боялась грозы.
— Боязливая ты у меня... Ведь это бог сердится, да? — пошутил Алесь.
— Не храбрись, — обиженно ответила девушка. — И над богом не очень подшучивай... Как же ты теперь домой пойдешь?
Алесь, вспомнив размышления о своем характере, решительно сказал:
— Знаешь, Анежка, никуда я сегодня не пойду...
— Это как же? — удивилась девушка. — И мать будет беспокоиться, и люди чего только не наговорят, когда узнают, что ты ночевал у меня!
В этот миг, казалось, прямо над крышей пронеслась такая молния, что вдруг словно вспыхнула и засветилась молодая березка под окном. На листьях ее, которые уже перебирал ветер, засверкало столько света, что стало похоже, будто ее окунули в жидкое серебро.