Когда взошло солнце
Шрифт:
Из домов выходили жители, здоровались со мной и подхватывали песню. С одного из дворов на улицу метнулась пума, неся в пасти маленького детеныша.
— Привет, Дженни! — закричали мои приятели. Пума замурлыкала, как кошка, и положила мне на колени своего котенка.
— И вы не боитесь, что зверь сожрет ваших детей? — спросил я.
— Ой, нет! Дженни хорошая кошечка, она играет с нашими маленькими братиками и сестричками.
Затем я приметил под кустами роз черного медведя, который безмятежно спал, как батрак после тяжелого рабочего дня. По улице гоняли кролики, повсюду в садах пели птицы, на ветвях черешни раскачивалась пара енотов.
Разбудили медведя и познакомили со мной; звали его Урсус.
— Мы отобрали у зверей их леса и горы, но за это даем им место среди нас.
Пума, ее детеныш и Урсус льстились, как домашние коты. Я вспомнил, как не раз убивал на охоте медведей и пум. Совесть впилась мне в сердце!.. А одна девушка, схватив котенка, воскликнула:
— Назовем его Питом в честь нашего нового товарища, — и котенок стал Питом.
Меня повезли дальше. Урсус тоже заковылял вместе с нами. Мы поднялись на холм, где когда-то находилась Мэйн-стрит. Как и в начале 20-го века, за темно-синими водами морского залива белели снежные вершины гор. Но и здесь не было больших домов, а вместо них раскинулся просторный, устланный травой парк размером с квадратную милю; в парке тут и там были разбросаны здания побольше и поменьше и детские игровые площадки.
— Это наша школа, — сказали мне.
Ворота в парке-школе заменяли две статуи. Одна изображала отца, мать и троих детей; все они ласково обнимались (на постаменте была надпись: «Дети! Любите старших товарищей»), а другая — двух юношей и двух девушек, обнявших друг друга за плечи; надпись на ней гласила: «Любим».
— Как видите, цель наших школ — развить в детях человечность, основанную на взаимной любви.
— А в наших школах детей учили милитаризму и слепому национализму, — заметил я.
Меня подвезли к первому школьному зданию. Из двери выбежали учительницы и с сестринской радостью покатили мое кресло внутрь. Там за партами сидело пятьдесят здоровеньких, красиво одетых детей, которые приветствовали мое появление радостными криками, но никто из них не вскочил на ноги. Видимо, порядок здесь был строгий. Меня подкатили к учительской кафедре. На стене я заметил карту полушарий с надписью: «Твоя родина — весь мир». В этом есть резон, согласился я.
— Дети! — произнесла учительница. — К нам пришел очень дорогой гость, человек начала двадцатого столетия, о котором я уже вам сегодня рассказывала. Он теперь будет жить с нами и мы должны сделать его жизнь приятной.
— Мы все вас любим, старший товарищ! — звонкими голосками крикнули дети.
— И я вас тоже люблю, мои птенчики, — растроганный до слез, ответил я.
— Можете встать и поздороваться с товарищем Питом, — разрешила учительница. После этого меня едва не задушили в объятиях.
Я захотел узнать, чему они учатся.
Здесь были дети в возрасте семи-восьми лет. На партах я не видел никаких книг или тетрадей. Спросил у учительницы. Вместо ответа она нажала на своей кафедре беленькую пуговку (этих пуговок там было сотни две), и внезапно я услышал красивый мужской баритон, читавший… Я прислушался и узнал бессмертную книгу о Робинзоне Крузо, этом добром приятеле детей.
— Вот как? У вас граммофон сменил книгу? — вскричал я.
— Мы называем этот прибор библиофоном, — весело поправила меня учительница, а дети, Глэдис и все остальные, бывшие в классе, рассмеялись при виде моего изумления.
— А как вы пишете?
— Смотрите на эту доску, — сказала учительница и попросила свою помощницу положить какую-то пластину в ящичек у стены. Потом нажала пуговку и на доске появились слова, как будто эта черная доска была стеклянной и под стеклом каждая буква светилась.
— А если вам нужно написать что-нибудь самостоятельно?
— Тогда мы используем вот этот прибор, — и она начала нажимать клавиши вроде тех, что были на наших старых пишущих машинках, а на доске засветились слова.
— Прекрасно! Но письма-то вам приходится писать пером?
— Нет, у нас есть диктограф… Вот он, — и учительница, взяв что-то похожее на валик, какие мы использовали в эдисоновских фонографах, положила его в машинку, стоявшую у нее на столе (такие механизмы были и у каждого ребенка). Потом проговорила в трубку несколько слов, вынула валик из диктофона и, сняв с валика тоненький твердый листок, подала его мне.
— Теперь, если хотите услышать, что здесь «написано», положите это вон в ту прорезь.
Я так и сделал, учительница нажала пуговку и мы отчетливо услышали ее голос, словно говорила она сама.
— Так вы совершенно не пишете? — не успокаивался я. — И в чем состоит ваша наука?
Мне объяснили, что дети учатся и старинному способу письма, но его употребляют разве что в тех случаях, когда надо что-то срочно записать, а диктофона под рукой нет — а также для надписей на памятниках, домах и так далее. Диктофон лучше старинного письма и в том, что он приучает детей к быстрому мышлению и разумной беседе.
— Мы являемся всемирным народом тружеников, — продолжала учительница. — И наш образовательный метод призван воспитать в детях любовь к труду, к почитанию труда!
— А в мое время детям внушали уважение к всевозможным прославленным воинам и тому подобное. Почитаете ли вы Нельсона, Вольфа и других? — поинтересовался я.
— Ой, нет! Мы встречаем эти имена во всемирной истории, но все это кровавое прошлое нас не интересует. Наши герои — творцы духа, творцы жизни. Рабочий с жилистыми руками, воздвигший культуру в этой стране, — таков наш герой! Наши герои — все те, кто своей мыслью рассеивал тьму незнания, позволил миру познать себя, даровал нам пламя человечности, которое согревает нас и ведет к новым вершинам добра и красоты!
Тем временем из всех школ протестующе телефонировали учительницы: им не нравилось, что меня задерживали в одной школе, тогда как видеть меня желали все. Меня повезли в другую школу. Но учительницы сговорились и выпустили всю детвору в парк.
Меня окружила тысяча любопытных детских лиц, а уж крику было, а визгу! Всем очень хотелось меня обнять. Глэдис испугалась за мое здоровье и попросила учительниц успокоить детей. После мое кресло вкатили на платформу, откуда дети спускаются в парк, и мне пришлось держать к ним речь. Все уселись на траву: и дети, и учительницы, и медведь Урсус вместе с ними. Я начал рассказывать им о мировой войне 1914 года. Дети и учительницы скривились. Одна сказала: