Когда взошло солнце
Шрифт:
Девушки опять выпучили глаза, как будто я сказал что-то неимоверно безнравственное. Я понял, покраснел и стал извиняться.
— Это наш единственный закон! — твердо произнесла Глэдис, указывая рукой на табличку.
— Как же вы зарабатываете на хлеб насущный, и кто выдает вам эти красные рабочие карточки? Или же это ваши деньги?
Глэдис объяснила:
— Мы сами даем эти карточки друг другу. На работе выбираем временного бригадира и тот раздает нам карточки.
— А дети?
— Дети до пяти лет полностью освобождены от работы, и им выдают синие карточки. Затем дети тоже потихоньку начинают работать, чтобы привыкнуть к жизни взрослых работников и работниц.
— И сколько часов в день вы работаете?
— Зависит от работы. На тяжелых или неприятных работах меньше; на легких больше. Зимой, когда мы заняты на фабриках, работа длится два часа в день, а летом на жатве трудимся дольше. В случаях чего-либо чрезвычайного, например каких-то катастроф или необходимости срочной работы, можем трудиться и по шесть и более часов. Такие работы очень любят наши парни — там они могут показать свою удаль.
— А как обстоит у вас дело с интеллигентным трудом?
— Что это такое? — не поняли дамы.
— Такой труд, как ваш: докторов, учителей, всевозможных ученых.
— Мы плохо понимаем, о чем вы спрашиваете… У нас неинтеллигентных людей нет… Что же касается докторов, учителей, а особенно любителей наук и искусств, то эта работа делается в свободное время. Мы все заняты интеллектуальным трудом: одни ставят научные опыты, другие пишут книги, третьи ваяют или рисуют, четвертые совершенствуют станки. Но ради пропитания работают все без исключения. Кстати говоря, эти два часа труда, а то и меньше, как раз и обеспечивают необходимую для нашего тела гимнастику.
Меня поразило, что у них не было предусмотрено специальное образование и разделение труда.
— Все это вполне обычно, — ответила Глэдис. — Наши дети и молодежь получают общее образование, равное по объему программе бывших университетов. А в свободное время они специализируются в тех или иных науках и профессиях — кому что нравится.
— А что с фермерами?
— Посевная закончилась, и работники скоро вернутся домой.
Очевидно, она меня не поняла.
— Нет, я спрашиваю о фермерах, владельцах земли, которые постоянно живут на своих фермах, заботясь о посевах и скоте.
— А, так вас интересуют эти несчастные ссыльные, что жили когда-то в прериях за мили друг от друга, выращивая скот и зерно для больших компаний? Их потомков там уже нет. Когда наступила эпоха коллективизма, фермеры были освобождены от необходимости сидеть зимой в одиночестве в занесенных снегом домах… Теперь мы все ездим в прерии на сев, жатву и молотьбу, а на зиму оставляем там только наши машины.
— Так вы превратились в птиц! — рассмеялся я. — Летом на север, а осенью в теплые края… Неплохо устроились ваши фермеры.
— Вы считаете, что фермеры у нас составляют какой-то отдельный класс? Нет, мы не знаем никаких классовых различий. Все мы рабочие и все фермеры. Весь земной шар — наше большое хозяйство. Мы живем на земле, обрабатываем землю, на ней стоят наши фабрики, — теперь старушка-Земля стала настоящей матерью всего человечества.
То было нечто настолько грандиозное, что мой разум отказывался это понимать. Я лишь сознавал, что человеческое существование стало более обеспеченным, чем в мое время.
— Найду ли я работу? — нерешительно спросил я.
— Конечно. Как только выздоровеете. Не думайте об этом сейчас.
— И вы не боитесь лишнего рта в вашем обществе?
— Чего нам бояться? Наши машины способны выработать столько жизненного продукта, что мы могли бы даже принять у себя жителей других планет, если они существуют.
В дверь кто-то поскребся. Ласси побежала открывать. Вошел оставленный нами в парке медведь.
— Ой, Урсус! ты пришел обедать? — воскликнула девушка и обняла зверя за голову. Тот заурчал, отвечая на ласку.
— Чем же вы его накормите? У него-то уж точно нет рабочей карточки, — пошутил я.
— Нет, есть… Урсус играет с детьми и помогает в тяжелых работах, когда невозможно применить машины. Я его вырастила и он живет здесь у меня, как единственный член семьи, — сказала Ласси. (Позднее я узнал, что Ласси была сиротой.)
Урсус получил свой паек.
— Я ставлю опыты, изучая интеллект медведя, — стала рассказывать Ласси, когда мы закончили обед и меня прикатили в гостиную.
— Урсус, ударь три раза.
Медведь послушался.
— Теперь пять.
Медведь выбил лапой пять.
— Превосходно! — воскликнул я.
Глэдис сказала, что мне пора возвращаться в больницу для дальнейшего лечения.
Я обратил внимание на обстановку дома.
— Как вы достаете такую мебель, ковры, картины? Это же страшно дорого!..
— Обмениваем на те же рабочие карточки.
— Но как?… Сколько нужно карточек, чтобы обзавестись подобной роскошью?!
— Все, в чем мы нуждаемся, мы получаем с наших общественных складов — достаточно лишь показать обычную рабочую карточку на тот день, когда нам что-либо требуется.
Я удивленно вытаращил глаза на Глэдис.
— Что вас удивляет? Мы одинаково трудимся, изготавливая все необходимое, и одинаково получаем все нужные для жизни вещи.
После мы попрощались с Ласси; я потрепал за ухо ее медведя, и Глэдис покатила мое кресло в направлении больницы.
Солнце весело сверкало над городом…
Дети бегали по улицам, поливали цветы, пуская из колонок трещотками воду; мыли также тротуары и мостовые. Смеялись, кричали.
— Это их работа, — сказала Глэдис.