Когда явились ангелы (сборник)
Шрифт:
– Я там сорок лет прожила, и погляди, в каком сейчас жалком состоянии.
– Чепуха, – отвечает. – А кроме того, детишки все такой торт умопомрачительный тебе испекли и украсили – прабабушке на день рожденья; у них же сердчишки от горя разорвутся.
Я ему говорю: так вези обоих сюда с их сердчишками, ко мне на квартиру, будем «Энни Гринспрингз» [216] пить да смотреть, как люди внизу по парковке ходят. Фу, опять грит он. «Башни» он терпеть не может. Утверждает, будто наше миленькое малозатратное двадцатиэтажное куда-деваться-модерное многоквартирное здание – всего-навсего пластмассовый склеп небоскребный с кондиционерами, в него суют покойников, по которым могила плачет. Так оно и есть, отрицать не стану, но пластмасса там или нет, а мне моего Соцстраха и отчислений с Природного Газа хватит на все про все как раз, если буду пользоваться преимуществами Жилья Для Бедных. Но на мое все и про мое все.
216
«Энни Гринспрингз» (или «Энни Грин Спрингз») – дешевое вино крепостью ок. 11° с фруктовыми добавками, теперь не выпускается.
– Поэтому спасибо тебе за приглашение, сладенький, но я, наверно, лучше не стану преподобную У.У. Полл подводить. До нее ж только немножко на лифте проехаться, а не мучиться долго в автомобиле. Поэтому торт этот свой тащите-ка сюда. Нам, старперам, полезно на деток посмотреть.
А он мне говорит, мол, торт слишком большой, не привезешь. Я спрашиваю: слишком большой? – а он грит, что они все не просто мой день рожденья отмечать собираются, понимаешь, а весь день праздновать – с музыкой, со своей собственной службой, да и кой-какой народец соберется. Вроде как Ярмарка Почитания, так он это назвал.
– А кро-оме того, – грит таким тоном, с каким обычно мною одним мизинчиком своим вертел, – кроме того, будет еще «Звенящая медь» [217] .
У внучков всегда круче получается вас в оборот брать, чем у детишек, и первый внучек – хуже не придумаешь.
– Что это еще за враки, дружок? Не может быть, чтоб та самая «Звенящая медь»!
А он мне: вот те крест – сам не больше трех часов назад на автостанции их забрал, со всеми фраками, зубами вперед и прочим, и они-де пообещали мне на день рожденья спеть особую песню, хоть обычно по заказу песен никаких не посвящают и уже много лет так не делали.
217
1 Коринф. 13:1.
– И на что спорим, – говорит, – ты не угадаешь какую.
И так у него это вышло, что обычно причудливее не звучало. Я ничего не отвечаю. Тут-то и услышала.
– Они споют ту обработку «Где ты был, когда Его вели на крест?», которая тебе раньше так нравилась.
Я грю:
– Ты и это помнишь? Тому уж двадцать лет как, если не больше, когда у меня была их пластинка.
– Скорее тридцать, – говорит. А кро-оме того, говорит, для поездки у них есть специальный автобус, и в нем – настоящая кровать, и за мной он заедет ровно в четыре. – Поэтому больше мне, пожалуйста, тюльку такую не вешай. Сегодня твой праздник будет!
Тут-то я и дотумкала, что в каком-то смысле, значит, приехали. С ним еще кто-то был, у телефона на том конце провода рядом стоял, поэтому голосом он так старался не только ради своей бабули. Не Бетси, не Бадди. Кто-то другой.
– А на самом деле, и на ночь праздник затянется. Так что вещичек ты с собой прихвати.
Трубки мы повесили, а я так и не сообразила кто. Начала было опять программу погромче делать, но там реклама пошла клея для зубов: там пожилая дурочка жует арахис. Так я эту пакость вообще выключила и встала у окна, гляжу, как в Юджине уличное движение растет. Вжик вжик вжик — вот глупенькие жучки. «Башни» – самый высокий дом во всем Юджине, если не считать ту одноэтажную цементную хибарку без окон без дверей, что стоит на самой вершине горы Скиннера. Какой-то муниципальный передатчик, я так думаю. Она уже там, прямо как сегодня, стояла, когда мы с Эмерсоном П. еще только в самый первый раз до вершины этой доехали. А ехали мы, если память не изменяет, на новехоньком «терраплейне» 35-го года, красно-коричневом – его Эмерсон купил на выручку от люцерны по весне. В Юджине-то и была одна главная улица, почитай, мелочовые лавки, суд да «Скобяные товары Квакенбуша». А теперь уж волей-неволей во все стороны расползся докуда глаз хватает, будто «Монополия» какая без присмотра. Та хибарка единственная, кажись, до сих пор не изменилась, а я по-прежнему не знаю, что в ней.
Взяла я полевой бинокль Эмерсона П. с подоконника, из кожаного футляра вытащила. Бинокль армейский, только Эмери в армии не служил – когда его туда не пустили капелланом, он стал идейным отказником. Бинокль он выиграл в «бинго». Мне в него нравилось смотреть, как по вечерам в понедельник пассажирские поезда приходят, а в пятницу днем особо нечего разглядывать. Одну дорожную развязку новую, что вся кольцами дымится, и Ох ну зачем же я ему поддалась и ответила да? От его слов у меня до сих пор пульс в ушах теребенился. Развернула я бинокль обратной стороной к себе и немного так в него поглядела, чтоб сердчишко подуспокоилось (не-а, не Бетси и не Бадди это, да и никто другой из обычной его компашки, из тех, кто сразу на ум идет), и вот тут прям у меня из-под локтя будьте добры откуда ни возьмись – сосет мою ириску и мне глазками своими кроваво-недожаренными моргает – распротивнейшая мисс Луг!
– Как, миссис Уиттиер…
Я прям лягушкой подскочила. Все дело в ее глазах, конечно. Они у нее кровью налитые от розового вина. Иногда она по кварте до обеда уговаривает, сама рассказывала.
– …неужели вы не понимаете, что опять не в тот конец смотрите? – Она переминается с ноги на ногу в этих своих тапках на резине и воркует, а разит от нее при этом так, что кабану всю щетину спалить может. – Я услышала, как у вас телевидение выключилось, а обратно потом не включилось, так я испугалась, не случилось ли чего…
Она эти тапки носит специально – не топотать, а подкрадываться. Я точно знаю: она как услышит, что я воду сливаю или у меня пузырек с пилюлями загремит, – так сразу в ванную крадется проверить, не забыла ли я аптечку запереть. У нас ванная на двоих, и щель для бритвочек на ее аптечке аккурат в мою щель для бритвочек смотрит, и, если мисс Луг себя и дальше так вести будет, я не выдержу, возьму пилку для ногтей и бедные эти зенки ей кровавые повыковыриваю, чтоб не мучились. Да нет, конечно. На самом деле мы с ней старые знакомые. Компаньонки. Старые девы и вдовицы одного полета. Я ей сообщаю, дескать, если угодно, выключила я телевидение, чтобы поговорить по телефону.
– Мне показалось, что я слышу, как он звонит, – грит она. – Вот я и подумала: а не Боб ли это с Доброй Книгой вам опять с долларами названивает.
Мне однажды с Кей-эйч-ви-эн позвонили и спрашивают, кто это, мол, сказал: «Страдания моя тяжелее стонов моих» [218] . Я помню, что Иов, потому что Книга Иова во всей Библии одна была, которую Дядь Дикер вообще мне вслух читал (уверял, что это мне должно помочь примириться с моим уродством, но я-то лично думаю – это все потому, что он сам все время грыжей мучился), и, когда я им правильно ответила и выиграла сорок долларов и латунную Мадонну, что на самом деле из небьющегося люцита, мисс Луг этого просто не пережила. Лежу я себе в ванне или там вздремнуть прилегла, а телефон больше раза звонит – так она спешит, аж об тапки свои спотыкается, чтоб на третий звонок трубку снять, вдруг там еще один розыгрыш. Вот как она обо мне думает и вот про такое говорит, что в жизни мне, дескать, «масть пошла». А иногда приходит и поджидает, чтоб зазвонил. Клянется и божится кому ни попадя, что я, должно быть, на ухо туговата, потому как она всегда стучится, прежде чем войти; а я ей обычно отвечаю, что стучится она верно резиновым тапком своим.
218
Иов, 23:2.
– Ну так это не Боб с Доброй Книгой был, – я ее заверила. – Это был мой внук.
– Знаменитый?
Я в ответ кивнула только да бинокль обратно в футляр защелкнула.
– Он днем приедет на специальном автобусе – бабушку отвезти на большой праздник-сюрприз, который ей все устроят. – Признаюсь, сольцы-то на рану я ей подсыпала, но клянусь тебе, она кого хочешь довести может. – И праздновать я, наверно, весь вечер буду, – грю.
– Акакже особая служба мисс преподобной Полл? А пончики и трио «Сумеречные башни»? Миссис Уиттиер, да вы не иначе бредите!