Когда явились ангелы (сборник)

Кизи Кен Элтон

А ведмедь не успел и передумать, как сам – х-хах – и вылетел, словно десятитонная цистерна молока с крутого утеса.

– Забыл уточнить, – голосит Шельмец, уцепившись за лиственную верхушку той лещины, которой первой коснулось солнце, и на ней повиснув, колеблясь и качаясь: – Еще я редкая шельма.

– АРРРГ! – отвечает его обидчик, пролетая мимо. – АААРРРГ… – до самого низу, пока не плюхнулся там на склон да не лопнул, как спелая дыня.

Едва пыль улеглась и обломки раскатились, из остатков вылезает Ласси Вилохвостик и говорит:

– Чур меня!

Потом Кроль Долгоух – скок – и говорит:

– Чур меня!

За ним Байбак Чарли Чарльз наружу – чпок – и говорит:

– Чур меня!

– Ая, – говорит Шельмец, раскачиваясь на солнечных ветках лещины, где орехи уже почти совсем идеально готовы, – никогда за чур и не заступал, чтоб чураться.

И тут все засмеялись, а орехи на лещине все готовше и готовше, а пахта катила себе…

вниз…

по…

склону.

Перевод М. Немцова.

Бабуля Уиттиер. Страстная пятница

Миленький Боженька Иисусе Христе смилуйся над попутанной

истерзанной и просто перепуганной напросто до обалдения старой душонкой что на костлявых коленках сейчас перед тобой стоит в потемках впервые за Бог знает сколько и просит благослови мя и прости мя но честное слово бетси Господи я всегда соображала что у тебя во первых воробышков для пригляда предостаточно а во вторых ты уже отвесил вороне этой старой за всю жизнь в тот раз когда папаня с дядь дикером повалом и братцем взяли нас еще детишек на всемирную ярмарку рубежа веков в литтл рок и я увидела дикого человека с борнео как он по клетке бегает ведь черный косматый и полуголый шерсть на фут во все стороны торчит и тоскливо эдак воет басом где-то в груди как сумасшедший а сам гоняется за белой курицей и вот наконец ее поймал как раз там где меня толпа к решетке прижала тут уж хочешь не хочешь а увидишь все до единого клыки у него желтые и вот он взял и шею курице ровно напополам перекусил а потом на корточки сел и мне прямо в выпуски уставился а сам жует слюни текут и вы не поверите скалится пока мне уж и держу не стало не пошла я и прямо на него не стошнила а он рассвирепел поэтому завыл от ужасной ярости своей и руку в прутья сунул ко мне и как завизжит оглашенно да так что балаганщику пришлось в клетку с кнутом зайти и табуреткой и в угол этой старой вонючей клетки дикого человека загнать да только сперва тот с меня шляпку успел сорвать и я так расстроилась что папане пришлось других детишек оставить на дядю дикера а меня домой везти больную с трясучкой да такой ужасно крепкой что с той самой ночи меня и в комнате одну нельзя было оставить без лампы горящей но все равно считай каждую ночь мне эти жуткие кошмары сон портили как этот черный человек не негр никакой а первобытный дикий черный которого в джунглях борнео поймали из дома забрали и с семьей разлучили так что он совсем с ума сошел от дикарского своего одиночества и ненависти и унижения так вот его связали а он хочет из этого балаганного загончика крохотули вырваться аж не может и за мною погнаться все потому что я стошнила от его вида отвратительного а однажды осенью под вечер вот как Бог свят говорю отводила домой кроху эмерсона пэ когда он у нас во дворе наигрался потому что дело к ночи уже а я от уиттиеров возвращаюсь обратно ко дну повала и тут вижу тростник трясется а по тростнику этому сахарному что-то все ближе и ближе и слышу вроде ржет кто-то и стонет так придушенно что аж мороз по коже ну тут я и замерла на месте как вкопанная а он все ближе и ближе пока Ох Господи не вылез такой огромный старый ком черной шерсти а у него рот тот же и курица та же в руке бьется вылезает из тростника прям наменя ну и что уж тут говорить побежала я побежала убивают ору прям по колдобинам дорожным прям по колючкам утесника и в сумерках этих выскакиваю на самый край оврага не удержалась и прям вниз головой в груду мусора какого-то крестьянского и металлолома который братец туда натаскал чтоб почву не смывало так быстро и лежу там на спине в какой-то вялости но не в отключке и четко вижу и слышу а вот шевельнуться не могу ни рукой ни ногой ни ртом чтоб закричать да на помощь позвать а по утеснику да в пыли да по ежевике продирается прямо на меня эта дикая черная башка и Иисусе Миленький я ж и так уже напугалась чуть не таю сама вся а тут вижу он не только за мной пришел но я и отрубиться милостью божьей никак не могу поэтому я давай молиться Господи молилась я у себя в голове как никогда раньше в жизни не молилась и по сию пору нет так молиться что вот если я прям сейчас возьму и умру то умру счастливая а живьем меня до смерти чтоб не снасиловало и я тогда клятву торжественнейшую дам что ничегошеньки никогда благословенного просить не стану так помоги же мне Боженька Всемогущий а тут вижу никакой это не дикарь с борнео вообще а немой полудурок парнишечка цветной который у батраков уиттиера жил и как у них цветных время от времени водилось в те времена спер куру легорную из курятника уиттиерова а услышала я просто напросто мешанину из волчьей пасти его когда он стонал а кура вякала а за ним уиттиеров рыжий старый пес гнался и выл эдак полупридушенно потому что мистер уиттиер собаку держал на цепи заведенной на ядро в шесть фунтов еще с военно морской службы так что пес за собой по кустам ядро это волок и тут я подумала ой батюшки я ж молилась чтоб помереть а теперь буду тут лежать парализованная и до смерти кровью вся изойду или еще как нибудь а вовсе не снасилованная насмерть но тут этот немой видит как я вся раненая на дне оврага лежу курицу собаке швыряет и вниз сползает а там меня подобрал и выволок из оврага и обратно по колючкам потащил на дорогу а там как раз братец мимо шел и как увидит что я вся в крови а меня волочет слюнявый черный идиот да как сшибет его наземь сахарной тростничиной так чуть до смерти не убил пока дочка его моя племяшка сара не прибежала за папой который меня потом отвез в сосновый утес назади дядь дикериного фургона а голова у меня вся в кровище а я все равно глазами пялюсь у мамы на коленках и за фургоном мальчишка этот привязанный на веревке рот разевает да на меня таращится под задним фонарем все ждет чтоб я им рассказала а я то и говорить могу не больше него а папаня всю дорогу с братцем и другими мужиками которые с нами караваном тоже поехали все про виселицы толковали дескать слишком это роскошно для урожденного психа сжечь его надо или еще чего похуже и тут они меня домой занесли доктору огилви в нижнюю гостиную и раздели меня и промыли все и рану полечили как могли а доктор головою только тряс на папаню с мамой а сестры у меня уж плакали плакали и я на фонари на веранде глядела как они туда сюда качаются да слышала как братец и другие мужики говорят что они с этим парнишкой намерены сделать если я не выкарабкаюсь потому как я похоже и не выкарабкаюсь и тут глаза у меня закрылись наконец и я последний свой вздох испустила и само собой померла.

Странное дело, словами не передать. Я из тела-то выплыла своего, пока доктор Огилви говорил: прости, Повал, она отошла, – над городком прям проплыла через всю ночь до самых Небесей, а улицы там чистым золотом освещены, да ангелы на арфах играют, и моль их, наверно, не ест. Небеси. Но только я в ворота пошла, все перламутром

изукрашенные, как им и полагается, огроменный такой высоченный ангел со здоровущей книгой мне берет и говорит: погодь-ка, девчоночка, – тебя как зовут? Я грю: Бекки Повал, а он грит: Бекки Повал? Ребекка Повал? Я так и думал, Бекки: ты у нас помечена Кровью Агнца Господа Всемогущего и теперь не умрешь еще добрых семьдесят семь лет! Сам Сын Человеческий тебя отметил не меньше, чем на цельный век земной службы! Суждено тебе святой стать, Ребекка, ты это знала? Поэтому давай, милая, возвращайся. Извини…

И отправил меня обратно плыть через облака да звезды в Арканзас и в Сосновый Утес – и прямо в дом к доктору Огилви, где все окна гостиной трепещут фонарями да лампами, будто здоровенные разноусые бабочки сердятся, – и прямо через крышу. Клянусь тебе, до крайности странное это было дело – смотреть на свое тело в этой комнате, где вся родня моя и близкие плачут, а кроха Эмерсон П. со своим папаней схватился, ко мне рвется, кричит: Бекки не мертвая, не может быть такого, – и тут я обратно к себе в тело вплыла, ну прям как дым в трубу втянулся, вздохнула, глаза открываю, сажусь и говорю им, дескать, немой мне ничего не сделал. Нет. Совсем наоборот. Это я сама у оврага дурака валяла и в металлолом свалилась, а он пришел, меня увидел и спас, слава Богу (тут пальцы себе скрестила и еще раз сама себе говорю: Господи, спасибо Тебе), а я ж тебя ни разу больше ни малейшей просьбишкой не докучала, Иисусе, как торжественно и поклялась. А и впрямь, чего мне было у тебя просить? В ангеле с той книгой я ж ни разу не усомнилась. Да и с того самого мига посейчас смертельной опасности не было мне, я про нее и не думала вовсе – по крайней мере, пока год тыща девятьсот восемьдесят какой-то не накатит. Но я всегда прикидывала, что уж к тому-то времени я точно все жданики потеряю, когда ж наконец расквитаюсь с этим своим туловом изношенным да битой старой мордой. Поэтому клянусь Тебе, и Господь сам да и тот дылда-ангел мне свидетели, что не дрожу я тут пугливо, на коленках стоя, как пересохшая скряга стародавняя какая-нибудь, что от жизни отщипывает, будто у нее жалкие пенни заканчиваются. Потому как нет. Я вот чего прошу – наверно, какого-нибудь знака, Господи; а лишнего времени мне и не надо. Чего я боюсь, я пока и назвать именем-то не могу – потому как только-только на него наткнулась, словно это какой-то выверт природы у меня на глазах вылупился, а умирать я вовсе не боюсь. Но мало того – я даже не уверена, страшусь я достоподлинной опасности или же нет. Может, под чистым грузом годков у меня рассудок-то и треснул наконец как у бедняжки мисс Луг и чеканутого мистера Файерстоуна, у которого за каждым кустом по коммунисту прячется, да как у стольких других жильцов «Башен», а ведь многие там, я точно знаю, меня гораздо моложе, – вдруг разум у меня треснул прежестоко, и потому все эти страхи внезапные, все тени и бяки за каждым кустом, вся эта грязь, что, похоже, вовнутрь просочилась, – просто-напросто еще одна дикая черная ошибка с Борнео, которую та старая белая курица сделала… я вот чего знать хочу, Боженька Иисусе, знак мне подай, вот о чем молюсь.

Я перестала – издалека донеслось что-то. Ох. Да это все тот же лесовозный поезд на стрелке в Нево дудит. С грузом бревен за неделю с Волдырного ручья. Если только расписание не сменили где-нибудь много лет назад с тех бессонных ночей, значит, полночь скоро. Страстная пятница вот-вот, можно сказать наверняка, станет Безобразной субботой. На Пасху вообще не похоже. Слишком тепло. Впервые Пасха так поздно выпала на конец апреля, что Страстная пятница мне на день рожденья пришлась, – впервые, наверно, с той первой весны, когда я вышла за Эмери. С той первой весны в Орегоне. Тогда вот тоже было жарко и чудно. Может, еще остынет, и как яйца искать пойдем, так обычный ливень хлынет. Но все равно, когда сегодня из Юджина выезжали, гляжу – а многие уж поливают. А ночью воздух сухой, как кость. Окстись как странно.

Я губы сжала потуже и спокойно себе напоминаю: Да ничего не странно, Дура ты Старая. Это ж наша-с-Эмери старая хижина, наш прежний участок возле Нево. А в ответ мне кто-то голосит: Чего ж тогда тебе все, кажись, так сатанински странно? Ну так у меня, должно быть, это просто первая ночь за столетие не в «Стариковских Башнях». Не, не в этом дело. Прошлое Рождество с Новым годом я у Лины отмечала, там все не страньше обычного было. А кроме того, на меня накатило, когда я из квартиры еще и не вышла. Внучок утром вот позвонил, я ему и сказала, что никуда ехать не хочу. Грю:

– Да что ты, малый, вечером же преподобная доктор У. У. Полл Богодухновенную Службу в вестибюле устраивает, этого я никак не могу пропустить!

А он со мной на них пару раз уже ходил и знает, что в службах доктора примерно столько же духа божьего, что и в глиняном заборе, поэтому в ответ только закряхтел: фу, грит.

– Миленький, считай, это лекарство, – я ему грю. – Службы у преподобной на меня действуют, совсем как сонники по рецепту, – грю, стараюсь его отвлечь, значит.

Вот тогда я, значит, и почувствовала. А он в меня вцепился. Тут он бывает чистый дед, коли ему блажь какая взбредет, а он думает, это ради чьего-нибудь блага. Я с телефоном иду «Тайную бурю» [215] прикрутить, а сама одну отговорку за другой ему выкладываю, почему ехать не могу, пока он наконец не вздыхает и не говорит: ладно, грит, тогда я, наверно, тебе секрет должен выдать.

– На самом деле, бабуля, мы все тебе день рожденья устроили, будет сюрпризом, не будь ты такой старой упрямой козой.

215

«Тайная буря» (The Secret Storm, 1954–1974) – телесериал компании CBS об истории семьи Эмесов на северо-востоке США, созданный американским писателем и сценаристом Роем Уинзором (1912–1987).

Я ему грю:

– Милок, ну спасибо тебе, конечно, да только как девятый десяток тебе пойдет, все эти сюрпризы – такая же приятность, как новая бородавка.

А он грит, я уже почти год их не навещала, шкура драная, и ему-де хочется, чтоб я поглядела, как они дом опять подняли. Вроде как оценку чтоб поставила, думаю: вот еще одна дедова черточка. Говорю ему: ты меня прости, но мне как-то совсем невпротык спину трудить, трястись в эту проклятущую соляную копь (хотя дело, конечно, совсем не в спине, мой врач говорит, а в желчном пузыре, которому хужее, когда сижу, а особенно еду в машине).