Когда явились ангелы (сборник)
Шрифт:
Редактор кивнул, вдумываясь, особенно в сто тыщ миллионов кроссовок и пробуждающийся восточный рынок. Фотокора мучили сомнения.
– Даже если парень на это пойдет, как мы его отсюда вытащим? Ты же видел, как у них тут с документами. Чей паспорт он им покажет?
– Блина.
– Минуточку!
– С паспортом крошки Блина и шарфом вокруг глотки – «товарищ, мальчик не в состоянии разговаривать; такой длинный забег: ларингит» – он пройдет контроль.
– Обождите-ка, вашу лошадь, минуточку: с чего это вы решили, что крошка Блин отдаст свой паспорт?
– С того, что журнал заплатит крошке Блину, чтобы тот молчал в тряпочку, надел крутой синий разминочный костюм с крутым капюшоном и полетел на кукурузнике домой в Цюйфу или куда еще.
– Заплатит Блину сколько? – хотел знать Блин.
– По
Теперь обождать, вашу лошадь, минуточку возжелал редактор. Но Блина уже понесло: «Плюсуем еще пять сотен за обратный перелет?» – а фотокор верстал в уме снимки в «Спортс иллюстрейтед»: парень сходит с трапа в Юджине, знакомится с Бауэрменом на Хейуорд-Филдз, жмет руки у Капитолия штата на фоне лучащегося Золотого пионера… [211]
211
Sports Illustrated – американский спортивный журнал, издающийся с 1954 г. Уильям Джей (Билл) Бауэрмен (1911–1999) – американский тренер по легкой атлетике, один из основателей компании «Найки». «Хейуорд-Филд(з)» – стадион Орегонского университета, один из самых известных в США. «Золотой пионер» – позолоченная бронзовая статуя первопроходца, венчающая купол Орегонского капитолия.
– Блин, дай-ка позырить фотку в твоем паспорте.
– Не меньше трех тысяч китайских юаней! Это разумный компромисс, лишь чуть больше тысячи баксов!
– Ах ты, китайско-питсбургский коммуняка-шейлок!
– Только как мы к нему подкатим? Надо оторвать парня от его инструкторов…
– Возьмем его с собой на завтрашнюю экскурсию по Великой стене! – заорал фотограф, разверстывая добавочную полосу. – Что скажешь, мистер Редактор?
– Начать с того, что они с Блином не похожи, – заметил редактор. – Глаза разные. Носы. Дай мне посмотреть на твой паспорт, Блин, потому что, я боюсь, даже если замаскировать тебя под ребенка, таможеннику одного взгляда хватит…
Он замолчал, уставившись в открытый документ.
– Господи помилуй, Блин; как ты сумел сфоткаться на паспорт в этих чокнутых очках?
– Мне их доктор прописал, – объяснил Блин.
Узрев парня в банкетном зале, журналисты ринулись к его столику и вновь поздравили; каждый пожал ему руку и показал мизинец – намек на разросшийся заговор имени косточки счастья. Блин перевел приглашение съездить вместе к Великой стене. Вьюнош заморгал, покраснел и взглядом попросил совета у инструктора. Тот объяснил, что это невозможно; завтра по графику все китайские бегуны посещают Государственный сельскохозяйственный выставочный центр. Но спасибо за ваше любезное.
По прибытии к своему столику Блин с писакой успели состряпать гору альтернативных планов приватного подката к парню – Блин последует за ним в уборную… Блин скажет, что парню позвонили в вестибюль… – но всю их фантазию перещеголял не кто иной, как неистощимый на сюрпризы мистер Мудэ.
– Инструкторы сказали мне, что вы великодушно пригласили на экскурсию нашего юного представителя нацменьшинства, – сказал Мудэ, причалив к столику. Сегодня он надел обычный спортивный пиджак и не повязал галстук. – Я говорил с мистером Вэньлао и мистером Цюйсанем, и мы все считаем, что от освещения этой поездки в прессе наши страны только выиграют. Кроме того, нам сообщили, что малыш Ян никогда не бывал у Великой стены. Китай задолжал юному герою экскурсию, вы не считаете?
Это соображение сочли разумным. Мудэ спросил, как продвигается репортаж. Все лучше и лучше, сказал ему писака. Мудэ поболтал еще немного, потом откланялся.
– Простите меня, но не тот ли это танзаниец, который сбил американца? Я должен его поздравить. Что до нашего юного меньшинства, я позабочусь о том, чтобы для вашего удобства были сделаны все приготовления. Спокойной ночи.
– Вот черт, – промямлил редактор, когда Мудэ отошел. – Вот черт.
На следующий день настрой Мудэ оставался праздничным, а облачение еще более упростилось – он надел куртку для бега и «ливайсы». Мудэ тормозил автобус по первому требованию фотографа. Хохотал над едкими наблюдениями Блина по части придорожного Китая. Излучал благополучие. Он понимал, что исполнил поручение. Никаких происшествий, и он много чего узнал об американском образе мысли. Как говорят янки, он в теме. И когда после пешего спуска с Великой стены Блин спросил, нельзя ли им с мистером Яном пробежаться вместе до
– Нормалёк, парни. Жарьте сколько влезет.
Блин не переставал хохотать, пока они с Яном не скрылись за поворотом.
Журналисты играли с армадой школьников на пятачке с автобусом, а мистер Мудэ курил с шофером. Туристы кишели кишмя. И Великая стена корчилась над иссеченной местностью, точно каменный дракон-честолюбец – огромнее песчаных червей Дюны [212] , массивнее Великой пирамиды Гизы.
Но не величественнее. Даже и не сравнишь. Как Чудо Мирового Класса, Великая стена на деле скорее повергает в трепет, нежели возвышает. Чувствуется, что эта каменная змеюка не растянулась бы на три тысячи миль и тридцать веков без какой-то всеохватной, всё и вся искажающей паранойи. Великая пирамида говорит: я вознесусь до небес. Великая стена говорит: быдлованам вход воспрещен. Китай говорит: нужно позволить двадцатому веку войти! Стена говорит: быдлованы поналезут везде – станут снимать рекламу пива, покупать кока-колу и заниматься всякой хуйней. Двадцатый век говорит: я вхожу, мне плевать на быдлованов, плевать на стенку… я вхожу, потому что Время не может взять и свалить, забыв о четверти населения земного шара, верно же?
212
Имеется в виду планета Дюна из цикла романов (1965–1985) американского фантаста Фрэнка Херберта (1920–1986).
Стена не отвечает.
Прошел почти час, и два бегуна вышли из-за поворота. И Блин уже не смеялся. Поймав взгляд писаки, он кивнул и прошевелил губами: «Он согласен». Угрюмо. Из заговора улетучился вдруг весь азарт. Блин напялил синие очки, забрался в автобус и уставился в окно. Ян сел в другом конце салона и стал смотреть на другую сторону дороги.
Обратный путь, решил в конце концов Мудэ, был отмечен молчанием, потому что завтра все разъедутся. Когда покидаешь Пекин, пробыв в нем едва неделю, на сердце наверняка тяжело. Перед тем как расстаться с американцами на гостиничной парковке, Мудэ нежно обнял каждого. Он сказал, что, как только их достанет мироощущение господ-капиталистов, пусть сразу свяжутся с пекинским другом Унь Мудэ. Он позаботится о том, чтобы Китай их принял.
Блин помалкивал и на лестнице, и в вестибюле. В лифте журналисты нетерпеливо спросили в унисон:
– Ну?
– Я подберу его на такси завтра утром, когда он выйдет на пробежку. Он захватит документы.
– Крутая круть. Принц и Нищий обставляют Пекин.
– Что он сказал? Когда ты спросил?..
– Он рассказал мне одну историю. О том, как умер его отец.
– Да?..
– Несколько лет назад случилась тут одна шняга – хрень, если честно, – началось все с местной интеллигенции, которую макали в любое дерьмо. Врачей, юристов, учителей. И журналистов. Признавали виновными в каком-нибудь преступлении против «культурной революции» и водили по городу без одежды, без ничего, с одной бумажкой на шее. На этой бумажке писали, в чем они провинились. Люди – соседи, родные — подходили и оскорбляли их, бросали в бедных чудиков грязью, даже на них ссали! Мы, китайцы, – блядские варвары, вы в курсе? На деле нет в нас ни дисциплины, ни покорства. Мы просто никогда не нюхали этой, мать ее, свободы! Если б можно было сейчас рвануть в пекинские спорттовары и купить пушку, как в Штатах, прикинь, мы весь город изрешетили бы свинцом, залили бы все, к чертям, кровищей.
– Блин! Так что с парнишкой?
– Заскок, типа. Здесь, в Пекине, взялись за врачей. Обличали их во всякой чуши – мол, прислуживали помещичьему элементу, лечили буржуазию при инфарктах, всякое такое. Двадцать лучших докторов, сливки здешней медицины, прикинь, в знак протеста отравились.
– Вот так протест.
– Угу, ну и вот, в провинции, откуда родом наш парнишка, манали учителей. Отец у Яна преподавал поэзию. Его приговорили к позорному столбу за то, что он рассказал ученикам о каком-то, мать его, свитке, который объявили вредным. Отца поунижали вдоволь, а потом он и еще десяток оклеветанных коллег заявились в провинциальный универ, в спортзал, посреди чемпионата по пинг-понгу… вошли, выстроились в ряд, достали мечи и устроили акцию протеста.