Когда закончится война
Шрифт:
Открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут же снова закрываю его. Не могу подобрать слов. Да тут, собственно, и говорить не о чем.
Вскакиваю с места, сжимая извещение в кулаке, и стремительно выбегаю из дома. Лицу стало отчего-то жарко, а особенно жарко глазам. Распахиваю входную дверь, напугав при этом сестру, и сбегаю по ступенькам.
Краем глаза ловлю испуганный Веркин взгляд. В голове проносится невольная мысль. Как же хорошо, что сестра еще не умеет читать!
Пытаясь сдерживать себя, твердым шагом приближаюсь к
Взбегаю по ступенькам и со всей силы барабаню кулаками в его дверь. А потом и ногами. Сначала мне кажется, что его нет дома, а, даже если он там, то все равно не откроет. Боится. Генка вечно чего-то боится, вот и стал предателем, лишь бы сохранить свою жалкую шкуру.
Но я ошибся. Передо мной распахивается дверь. И на пороге я вижу его собственной персоной. Стоит, сложив руки на груди, и смотрит на меня, как на пустое место: безразлично и пренебрежительно. Это еще больше выводит меня из себя.
– Что-то потерял?
– нагло спрашивает он.
Вместо ответа замахиваюсь и со всей силы бью его кулаком в челюсть. Генка такого точно не ожидал, потому что тут же пошатнулся и почти сполз по стене на пол.
– Ты... Ты совсем рехнулся?
Опускаю голову и натыкаюсь взглядом на этого жалкого человека, которого когда-то считал своим другом.
– Как же ты смог предать Родину? И ни разу ни подумал?
– вот все, что я смог из себя выдавить.
– Ты о чем?
Вспыхиваю от ярости.
– Убил бы тебя на месте!
– рычу я, не спуская с рыжего взгляд.
– Да только не хочу уподобляться таким, как ты!
Генка осторожно поднимается и отступает на несколько шагов назад.
– Не, ну ты вконец сумасшедший. А я еще помочь тебе хотел. Я же договориться могу, чтобы тебя не трогали...
Наверно, мое лицо в этот момент сделалось совершенно жутким. Рыжий затих и со страхом теперь вглядывается в мои глаза.
Около минуты борюсь с желанием исполнить свое недавнее желание и придушить его на месте, но потом все-таки беру себя в руки.
Подавляю вдох и цежу сквозь зубы:
– Да тебя и без меня уже жизнь наказала. Не ждет тебя впереди ничего хорошего, так и знай!
Разворачиваюсь и ухожу, оставляя за своей спиной и Генкин дом, и самого Генку.
Сколько потрясений за последние несколько дней! Сколько еще впереди?
Ускоряю шаг. А затем и вовсе перехожу на бег. Бегу по сельской дороге и каждый свой шаг будто бы впечатываю в землю. А перед глазами стоит отец. В своей старенькой военной форме, с печальными и серьезными глазами, в которых не было уже тогда привычного блеска. И особенно ярко в сознании - его рука, крепко сжимающая шершавый дорожный рюкзак.
И мать. Она как будто почувствовала, что он не вернется. И ушла вместе с ним.
Зажмуриваю глаза и трясу головой, но отец так и продолжает стоять передо мной. Он стоит и смотрит прямо мне в глаза, а его губы неслышно произносят: 'За старшего'.
Вбегаю в лес и падаю на траву. Вытягиваю руки перед собой и остаюсь лежать в таком положении. Сейчас, в эту минуту, единственное мое желание - остаться здесь и никогда не возвращаться домой. Все равно он уже другой. Чужой и холодный.
Да уже ничего и не может быть по-прежнему.
В голове гулкая пустота. Не осталось ни чувств, ни мыслей. Но я знаю точно одно: теперь у меня нет права уйти.'
Десятая глава
Мы сидим за столом и пьем ромашковый чай. Я сижу на своем любимом месте у окна и вдыхаю аромат сирени, что растет прямо рядом с домом. После той грозы куст распустился еще больше. А ветки такие большие, пышные.
Закрываю глаза и представляю, что я сейчас сижу на крыше в куртке Феликса. Она как раз тогда и пахла бензином и сиренью. Картина, нарисованная моим воображением, показалась мне такой реальной, что я тут же быстро поморгала и для верности помотала головой из стороны в сторону, чтобы стряхнуть наваждение.
За столом помимо меня сидят Тихон и Вера. Лиля куда-то ушла. Мы молча жуем хлеб. Я разговаривать не хочу. А Тихон, видимо, на меня обиделся.
Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется очень бледная Лиля. Она подходит к нам и садится за стол.
– Верочка, - просит она племянницу.
– Бери хлеб и пойди к Любе.
Девочка берет со стола кусочек хлеба и послушно уходит к сестре.
– Что случилось?
– встревожено спрашивает Тихон, глядя на тетю.
– Случилось, - кивает та головой и откидывается назад, прижимаясь к стене.
Мальчишка внимательно следит за изменениями на лице тети. Та бледнеет еще больше и растерянно произносит:
– Уж и не знаю, как сказать... Я сейчас пошла к бабе Нюте. Ткань хотела за молоко отдать. Знаю ведь, что у нее нет...
Лиля замолкает. Я тоже начинаю тревожиться. Неужели действительно мои страхи оправдались?.. А вдруг во всем обвинят меня? Хотя, по сути, я, хоть косвенно, но виновата. Чувствую, как мои зубы начинают мелко постукивать друг о друга от волнения. А Лиля все молчит, будто бы подбирая слова. Смотрю ей прямо в лицо и спрашиваю:
– Ну?..
Молодая женщина переводит на меня взгляд.
– Дверь открыта. Захожу. А она на пороге лежит...
До меня очень плохо доходит. С непониманием смотрю на Лилю. Она сидит растерянная. Глаза красные, и коса выбилась из-под платка.
– Так тот выстрел ночью, - вдруг подает голос Тихон.
– Значит, это ее фашисты... Да за что же?
Осознание произошедшего, кажется, на какое-то время совсем выводит меня из состояния мыслить. Тихо ахаю и зажимаю рот рукой. Никак не могу поверить в то, что эти проклятые немцы расстреляли немощную старуху.