Кого не взяли на небо
Шрифт:
Аглая Бездна застыла на пулемётной башне, с таким непроницаемым и суровым лицом, что каменные бестии напротив не выдержали её взгляда и сморгнули.
Задняя дверца бронемашины распахнулась, и оттуда выпал скальд Хельги, сжимающий в одной руке древний скандинавский меч, а в другой — ствол автомата Калашникова. Сделав пару неуверенных шагов, бледный, как пузо дохлой лягушки, слюнявый викинг опустился на колени, воткнул клинок в землю, отложил пушку в сторону, и, придерживая длинный хаер обеими руками, принялся исступленно и самозабвенно блевать.
Звуки
Наконец, с той стороны массивных, окованных железом двустворчатых дверей прорычали:
— Мелкая, это мы, и мы выходим, не шмаляй.
Аглая Бездна сдвинула ствол пулемёта, взяв под прицел пару узких окон верхнего этажа, что едва угадывались под фиолетовым покрывалом остроугольных листьев. Каменные горгульи вздохнули с облегчением.
Створки распахнулись с пронзительным скрипом; Монакура Пуу и Соткен, показавшиеся на пороге, вид имели встревоженный, их лица выражали недоумение.
— Мы зашли с чёрного хода. Там было открыто. Здесь что-то нечисто, — сказал сержант, подходя к броневику, — Похоже на подставу, но у нас нет другого выхода, иначе твой любимый щенок ласты склеит.
— Эй ты, придурок, — он строго посмотрел на скальда, нехотя поднимающегося из поросли высокой травы, изрядно примятой и заблёванной.
— Оклемался? Хорошо. Бери мелкую и заносите внутрь щенка, мы вас прикроем, потом проверим все остальные этажи, понял?
— Понял; говно — вопрос; так точно; щас всё будет.
В оснащении Ньялы, отжатой у разгромленной банды Герты, которая, в свою очередь, отжала это чудо у ограниченного контингента канадских морпехов, имелось всё, и на все случаи жизни. Включая пару примусов, порнографические журналы и даже компактные санитарные носилки. На них-то и погрузили раненного лива. Когда его несли ко входу, голая рука безвольно тащилась по земле, носок рваного кеда с торчащим оттуда грязным пальцем раскачивался из стороны в сторону, а длинный хаер волочился по земле, путаясь в армейских берцах Бездны.
Огромный холл встретил незваных гостей сумраком и сыростью. Лучи армейских фонариков, прорывающиеся сквозь пелену витающей в воздухе пыли, выхватывали фрагменты старинного интерьера. С ветхих картин, развешанных по стенам зала, на пришельцев недобро взирали строгие лики седобородых мужчин и их увядших жён.
Вот Соткен запнулась обо что-то и смачно выругалась. Препятствием оказались оленьи рога, что, растопырив свои острые отростки, поджидали визитёров.
Вот Монакура Пуу что-то прорычал в густые усы и указательный палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Свет фонарика, прикреплённого к стволу его винтовки, отразился в стеклянном оке чучела гигантского медведя, стоящего на задних лапах.
— Направо, — сказала Соткен, поведя дулом автомата в сторону длинного, тёмного коридора.
Они свернули и продвигались вперёд цепочкой — впереди сержант выцеливал любой малейший намёк на возможную опасность, следом пыхтящая от напряжения Бездна и упоротый в хлам Хельги тащили носилки со Скаидрисом, в арьергарде ковыляла Соткен, оглядываясь и настороженно принюхиваясь — похоже старая лисица почуяла неладное и навострила ушки.
— Пришли,эта дверь — сказала она, — Операционная.
Сержант повернул позеленевшую от времени медную ручку и ступил первым в сумрачное помещение, освещая фонариком тёмные углы.
— Чисто.
Остальные ступили следом. В помещении жутко воняло. Формалином, ацетоном, спиртом и откровенной мертвечиной.
— Кладите его, — Соткен указала на операционный столик, стоящий посередине комнаты.
На столе громоздились кучи чего-то пугающе невнятного.
Монакура Пуу подёргал створки узких, стрельчатых окон, и те поддались. Сержант расправился с побегами растений, заплетших проём, и помещение наполнилось тусклым светом.
Неординарный интерьер операционной навевал смутную тревогу.
Унылая кафельная плитка, характерная для мест вроде этого, отсутствовала. Шероховатые цементные стены покрывала коричневая краска. Вдоль стен змеились причудливо изогнутые трубы: ржавые и влажные. Раковину рукомойника покрывал слой многолетней пыли, а а стеллажи, уставленные стальными коробочками, поддонами, ретортами, баночками и колбами, в которых плавало что-то ужасающее — соответствовали вышеописанному — выглядели напрочь железными, напрочь ржавыми и жутко запущенными.
В углу, на позолоченных львиных ножках пузатилась ванная, формой напоминающая живот беременной женщины.
Она была, естественно, ржавая и железная.
Аглая Бездна смахнула с поверхности ржавого и, блядь, железного операционного столика всю мерзость, и они, вместе с Хельги, водрузили сверху носилки с ливом.
Скаидрис не подавал признаков жизни, однако Соткен оттянула тому веко, пристально вгляделась в закатившийся голубой глаз, зачем-то подула в него и удовлетворительно покачала головой.
Покопавшись в настенном шкафчике, она вытащила оттуда пухлый запечатанный пластиковый пакет.
— Придвиньте их к столу, — сказала Соткен Бездне и Хельги, указывая на штативы осветительных приборов, больше похожих на вешалки для одежды, модные в дореволюционной России, нежели чем на лабораторное оборудование.
— И развесьте на них фонари.
Недоросли повиновались и весьма шустро. В операционной стало намного светлее. Но недостаточно.
— Теперь я смогу поставить пару капельниц нашему герою, но кто-то должен спуститься в подвал, заправить и вручную завести местную электростанцию. Только тогда я смогу оперировать.