Кокс, или Бег времени
Шрифт:
Павильон Наслаждения Водопадом, например,
Мост Ветра в Соснах,
Облачные Ворота Утренней Зари,
Храм Духа Цветения или
Павильон Умиротворения Дальних Областей... —
не было в Жэхоле ни одной башни, ни одной стены и ни одних ворот, не созданных буйной фантазией императора, не выверенных им во всех размерах и не наделенных именами.
Вот почему толкователям императорской воли порой казалось, будто Цяньлун на летние месяцы возвращался не просто на родину своих предков, но в недра собственного
На берегах рукотворных водоемов — восторженно расписывал английским гостям Цзян в дни приготовлений к поездке цель путешествия, — а водоемы эти устроены так искусно, что их легко спутать с естественными, так вот на их берегах гнездилось более сотни видов птиц. От песен, какими они извещали, что здесь их территория, восславленная в императорских стихах утренняя тишина казалась еще глубже, еще умиротвореннее. А когда вечером поднимался ветер и мелодично шелестел в кронах сосновых боров, посаженных вокруг дворцов, возникало впечатление, будто все — и птичий щебет, и даже стук молотков, и лай злобных или испуганных собак — сливалось в многоголосый, гармоничный шум мира и ничем не нарушаемый покой.
В недели приготовлений к отъезду двор походил на улей, а иной раз и на огромный муравейник муравьев-листорезов, чьи безмолвные работники несли на головах невероятные грузы.
Дворцовые дворы, обыкновенно тихие и пустынные, залитые солнцем, теперь полнились тянущимися то в одну сторону, то в другую, но всегда по строго предписанным маршрутам тесными вереницами носильщиков с грузом и с портшезами, дрессировщиков, конюхов, пастухов, камердинеров с узлами одежды и с ящиками тончайшей чайной посуды, учителей гимнастики и прочего, более загадочного персонала, который нес в кожаных сундуках и футлярах телескопы и микроскопы работы голландских и итальянских оптиков и иные приборы, о назначении коих в обозе могли только гадать.
Четыре с половиной тысячи людей, верховых, пеших, а также в портшезах и на краснолаковых или золоченых повозках, будет в обозе, в колонне, которую издали, скажем с одной из обсерваторий и сторожевых башен на вершинах вокруг Бэйцзина, едва ли отличишь от армейской и которая по причине своей ненасытности вызывала в окрестностях дороги не меньший страх, чем алчный к добыче враг.
Часовых дел мастерам, строителям автоматов тоже предстояло вместе с двором отправиться в лето. Ведь как-никак работу над часами необходимо продолжить в благосклонной близости императора, а не в далекой столице, где любая непредвиденная помеха, нехватка материала или ксенофобная интрига поставщиков может ей воспрепятствовать. В конце концов среди остающихся чиновников хватало таких, что качали головой по поводу привилегий английских гостей: разве же европейские князья, даже короли не делали тщетных попыток купить себе аудиенцию в Запретном городе? А теперь вот ремесленники, неспособные без ошибок произнести ни единого слова на здешнем языке, день за днем сновали от своей квартиры в мастерскую мастера и обратно, будто сердце державы — игровая площадка, которую можно то посещать, то покидать, когда заблагорассудится ...
Душным утром средь клубящихся туч пыли, которые лишь вяло рассеивались в безветренных аллеях, головной отряд летней процессии отправился в дорогу, тогда как замыкающие отряды еще занимались упаковкой тончайшего фарфора, стеклянных фигурок и расписанных грезами императора ваз в транспортировочные ящики с пухом и хлопковой ватой. Отряды выступали
Долгими месяцами Жэхол пребывал в этакой дремоте, когда все, кроме жизненно важных систем дворцового комплекса, замирало в покое — не по причинам экономности, а оттого что Цяньлун, величайший зодчий и строитель земного круга, твердо верил, что зданиям, дворцам, даже храмам, как и любому организму, тоже необходимы фазы отдохновения, периоды покоя и сна, когда в залах, переходах и садах не слышно ни шагов, ни человеческих голосов и даже в сточных канавах дозволено журчать лишь чистой горной или талой воде.
Наконец пришел черед выступать и тому отряду, который доставит в Жэхол и английских мастеров с их инструментом, материалами и почти завершенными огненными часами, а двумя днями ранее Цзян без всяких объяснений попросил Кокса и Мерлина сопровождать его. В занавешенном портшезе их принесли во двор, где Кокс никогда не бывал и чью отдаленность от своего дома мог оценить лишь приблизительно: портшез колыхался до цели минут десять. Тишина вокруг наводила на мысль, что они не покидали Запретный город, но раздвинуть занавеси, разрисованные цветами жасмина и чешуей дракона, оказалось невозможно. Никому, кроме считаных посвященных, сказал Цзян, когда гвардеец открыл дверцу портшеза у порога обширного, сумеречного павильона, никому не дано запомнить дорогу туда, где Владыка Десяти Тысяч Лет хранит свои любимые вещи.
Любимые вещи? Сокровища? — спросил Мерлин.
Любовь императора превращает в сокровище даже сухой лист, что слетает с дерева и в отражающей небо луже становится спасительным, движимым ветром плотом для тонущего жука, сказал Цзян.
Хотя Кокс и Мерлин еще много лет назад слышали в Лондоне сказочные россказни о страсти Цяньлуна к часам и вообще ко всем видам хронометров и почти столько же лет “Кокс и Ко” была в числе поставщиков, служивших этой страсти, увиденное в сумерках павильона потрясло обоих.
Настольные, маятниковые, напольные, водяные и песочные часы, даже выкованные из листового золота и украшенные чеканкой солнечные часы, которые, освещенные кольцом потухших сейчас факелов, могли воспроизвести солнечный день в любую пору года, — сотни и сотни механизмов размещались на подставках, под стеклянными колпаками, в витринах, являя собой своего рода музей измеренного времени, где встречались и машины, чей принцип действия даже мастера вроде Кокса и Мерлина могли только угадывать.
Далеко в глубине помещения, тикающего, жужжащего, шепчущего шестеренками, пружинами и маятниками, в сиянии лампионов, в котором эти драгоценности представали как бы на плотах или островках света, Кокс обнаружил и знакомый сверкающий конус трех с лишним метров в высоту; на его расположенных одна над другой, кверху постепенно уменьшающихся и все более драгоценных пластинах кишели сотни фигурок — водяные буйволы из нефрита, процессии носильщиков, работников, крестьян-рисоводов, прислужников, принцесс, воинов, — и все они вращались вокруг пустого, совершенно пустого престола на вершине, усыпанного брильянтами престола из нефрита, искристого, словно роса, а над ним нанизанные на тонкие, изогнутые эллипсом золотые волосинки-проволочки парили звезды и планеты: червонно-золотое солнце, и перламутрово-серебряная луна, и мириадами брильянтов, опалов и сапфиров — созвездия Северного полушария, в чьем призрачном движении механизм, повторяющий небесную механику, секунда за секундой, день за днем и год за годом зримо являл бег времени. Астрономические, небесные часы!