Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла "Колдовской мир")

Нортон Андрэ

Затем я услышала совсем рядом лай. Собственно, это был не настоящий лай, а нечто среднее между лаем и воем. Меня обнюхивали: я почувствовала порыв сильного дыхания на своем лице. Мое тело дернулось, но не по воле моих мышц, а потому, что меня схватили за куртку у самого горла и потащили. Я заставила себя быть вялой, словно мертвой. Тащить перестали, снова энергично обнюхали. Могло ли это существо понять, что я не мертвая? Я боялась этого. Мне показалось, что я слышу отступающее движение. Может, мне удастся бежать? Я подняла тяжелые веки, и на мгновение свет больно резанул глаза, поскольку я долго была в темноте. Это был яркий солнечный свет. Затем в поле моего зрения появилась фигура.

Я была так уверена, что меня выкопали Серые Существа, что не сразу поверила своим глазам: здесь сидел не человек-волк. Он действительно походил на волка, но на волка настоящего, на животное. Его шкура была не серой, как у Стаи Мрака, а скорее кремово-белой, торчащие уши, длинная полоса хребта, хвост и четыре крепкие лапы были коричневого цвета. Самое поразительное, что на звере был ошейник, широкая полоса его сверкала цветными искрами, как будто ошейник был украшен драгоценными камнями. Мои глаза полностью раскрылись от изумления: животное сидело, слегка отвернув от меня голову, словно ждало кого-то. Зубастая пасть приоткрылась, высунулся красный язык. Это было настоящее животное, а не полузверь. Оно повиновалось человеку, иначе не носило бы ошейник. Так что мой осмотр удовлетворил меня. Но в Эскоре никогда не принимали необычное за безвредное: надо быть осторожной, если хочешь сохранить жизнь или больше, чем жизнь. Я не пошевелилась, только очень медленно повернула голову, чтобы увидеть окружающее. Мощные сугробы снега, не только от лавины, но и от усилий животного, откопавшего меня. Был день, но тот ли, в который мы прошли через проход, или следующий — я не могла

определить, но мне казалось, что не тот. Солнце было очень ярким, резало глаза, и я снова закрыла их. Не было никаких признаков, что выкопали еще кого-нибудь из нашего отряда. Я решилась снова оглядеться и услышала еще раз голос животного. Я была уверена, что оно зовет своего хозяина или собрата. На этот раз ему ответил резкий свист, и собака — если это была собака — разразилась громким, требовательным лаем. Она отвернулась от меня, и я из последних сил приподнялась. Мне казалось, что я должна встретить того, кто свистел, на ногах — если смогу. Собака не обращала внимания на мои усилия, а вскочила и побежала, раскидывая снег. Я с трудом встала на колени, а затем поднялась на ноги и стояла, покачиваясь и боясь сделать шаг, чтобы не упасть снова, а собака бежала, не оглядываясь. Я осторожно и медленно повернулась, стараясь обнаружить какое-нибудь доказательство, что я не одна выжила, и увидела… Я качнулась, упала на колени и принялась разгребать руками снег с мешка, который Вальмонд сбросил с себя за минуту до катастрофы. Кажется, я заплакала и так и осталась на коленях, не в силах встать. Я держалась за мешок, как за якорь, единственный оставшийся от ушедшего мира. Так и нашли меня собака и ее хозяин. Животное зарычало, но я совершенно обессилела. Затуманенными глазами смотрела я на приближавшегося человека, утопавшего по колено в снегу. Это действительно был человек. По крайней мере, он не походил на кошмарных созданий, бродивших в темных местах Эскора. Но он был не из Древней Расы. На нем была меховая одежда, какой я ни разу не видела: широкий, усыпанный камнями пояс стягивал пушистую тунику. Капюшон с полосой длинных, зеленоватых волос, похожих на бахрому, был сдвинут назад, так что были видны его настоящие волосы, рыжие, хотя брови и ресницы были черными, и темно-коричневое лицо. Эти рыжие волосы так не подходили ему, что выглядели париком. Лицо было широкое, плоский нос с широкими ноздрями, толстые губы. Он неразборчиво заговорил, и лишь немногие слова его слегка напоминали язык Долины, который, в свою очередь, резко отличался от языка Эсткарпа.

— Другие…

Я наклонилась вперед, опираясь на мешок.

— Помоги найти других.

Я употребляла простые слова, произнося их очень медленно, надеясь, что он поймет. Но он стоял, протянув руку к собаке, как бы удерживая ее. Рядом с человеком было особенно заметно, как крупна собака.

— Другие!

Я так старалась, чтобы он понял. Если я осталась жива после этого падения, другие тоже могли выжить. Затем я вспомнила веревку, связывающую нас всех, и стала искать ее на себе. Ведь Кимок был передо мной, значит, его можно найти. Но веревки не было, а на месте крючка на куртке была дырка.

— Другие…

Мой голос поднялся до визга. Я поползла по снегу, раскидывая его то тут, то там, рыла, где попало, в надежде, что, если этот человек не понимает моих слов, то поймет действия. Первым ответом был быстрый толчок, от которого я упала на спину. Собака запустила зубы в куртку на моем плече и потащила меня к хозяину. Животное было так сильно, что я не могла сопротивляться. Человек не подошел, не помог собаке и ничего не говорил, просто стоял и смотрел, словно его вмешательства не требовалось. Собака, рыча, тащила меня. Последний рывок — и я растянулась на боку, скользя вниз от того места, где пыталась рыться в остатках лавины. Снова послышался резкий свист, и ему ответил далекий лай. Первая же собака, стоя надо мной, все еще рычала. Человек подошел ко мне, но не дотронулся до меня, а только ждал. То, чего он ждал, появилось: сани в виде рамы, запряженные двумя собаками. Нашедшая меня собака перестала рычать и подошла, увязая в снегу, к саням. Там она остановилась перед своими собратьями, как бы ожидая, что ее тоже запрягут. Ее хозяин наклонился, крепко взял меня за плечо и с удивительной легкостью поднял. Я пыталась вырваться.

— Нет! Тут… другие! — кричала я в его невыразительное лицо. — Найти…

Он поднял руку. Что-то вспыхнуло на моей челюсти. Момент раздирающей боли — и пустота, ничего.

Глава 3

Боль разлилась по всему моему телу. Время от времени меня встряхивало, и тогда тяжелая, постоянная боль переходила уже в настоящую агонию. Я лежала на чем-то, что качалось, опускалось, но не останавливалось. Я открыла глаза. Передо мной бежали три собаки. Ремни, пристегнутые к их ошейникам, крепились к саням, на которых я лежала. Я хотела сесть, но обнаружила, что мои руки и ноги туго связаны, и лежу я под меховым пологом, прикрепленным с двух сторон к саням. Возможно, этот полог предназначался для тепла и для безопасности, но в данный момент я рассматривала его как еще один барьер между мной и свободой. Сани, какие я знала в Эсткарпе, всегда были громоздкими, и в них запрягали лошадей, а эти, влекомые большими собаками, обладали, как мне казалось, фантастической скоростью, и ехали мы совершенно бесшумно. Не было звяканья сбруи, звона бубенчиков, которые обычно вешались и на сбрую и на нередок саней. В этом молчаливом полете было что-то пугающее. Я медленно возвращалась к ясному мышлению. Боль сконцентрировалась в голове, и она, да еще шок от падения с лавиной, делали построение каких-либо планов почти непосильной задачей. Моя борьба с оковами шла более от инстинкта, чем от разума. Я перестала бороться, закрыла глаза от яркого солнечного света, усугублявшего мои страдания, и поставила перед собой задачу собрать воедино картину случившегося. Теперь я могла разумно обсудить удар, нанесенный мне этим чужаком. Похоже, что я была не спасенной, а пленницей, и он вез меня в свое жилище или лагерь. То малое, что я знала об Эскоре — Зеленый Народ не отходил далеко от своей укрепленной Долины — большей частью шло от слухов и легенд. Однако я никогда не слышала о таких людях и таких собаках. Я не видела своего захватчика, но полагала, что его место позади саней. А, может быть, он послал меня одну со своими четвероногими слугами, а сам вернулся искать других выживших?

Другие выжившие! Я глубоко вздохнула, что тоже было чрезвычайно болезненно. Кайлон, Кимок… Только за них я цеплялась, как поднимающийся в гору цепляется за спасительную веревку, когда нога его выскальзывает из ненадежного углубления. Мы были так крепко спаяны все трое, и я думала, что, если один уйдет из жизни, другие тут же об этом узнают. Хотя я потеряла свою власть, но наша связь оставалась, и я не могла поверить, что мои братья погибли. А если они живы… Я еще раз попыталась разорвать оковы, державшие меня, но только ударилась головой о раму саней и чуть снова не потеряла сознание. Нет, я должна преодолеть страх, привести мозг в холодное и настороженное состояние. У Мудрых Женщин я научилась такой дисциплине, какой, возможно, нет даже у воинов, и я призвала то, что у меня еще осталось, быть моей броней и поддержкой. Я не могла помочь тем, кто был мне дорог, если они нуждались в помощи, пока я не буду свободна сама. Я должна, как всякий пленник, ждать малейшей возможности для освобождения. Я слишком мало знала о своем захватчике и о том, какую роль я должна играть, чтобы обмануть его. Лучше всего, наверное, казаться той, за кого он меня принимал: испуганной женщиной, побитой им и покорной. Конечно, это было трудно для женщины Древней Расы, особенно из Эсткарпа, где Мудрые Женщины издавна считались по положению выше мужчин, их главенство было врожденным и принималось без спора. А теперь я должна была казаться слабой и покорной. Итак, я лежала, не двигаясь, следила за бежавшими собаками и старалась собраться с мыслями. Если бы я была способна пользоваться Властью, как раньше, я стала бы свободной с той минуты, как поднялась на ноги. Я не сомневалась, что могла бы повлиять и на собак, и на их хозяина. А теперь я напоминала человека, привыкшего надеяться на свои ноги, но вдруг ставшего калекой, как раз тогда, когда перед ним долгий и опасный путь. Два раза собаки останавливались и садились, тяжело дыша, на снег. Их длинные языки вываливались из пастей. Во второй раз их хозяин подошел и взглянул на меня. Меня предупредил скрип его шагов, я закрыла глаза и, кажется, вполне убедительно изобразила забытье. Я не открывала глаз до тех пор, пока собаки не побежали снова. Осторожно взглянув, я увидела, что впереди уже не лежит нетронутый снег, на его поверхности были следы других саней. Видимо, мы приближались к цели. Теперь я должна была быть особенно внимательной, разыгрывая роль сломленной пленницы. Чем дольше я смогу притворяться, что нахожусь в беспамятстве, тем больше узнаю об этом народе, потому что, судя по следам полозьев, мой захватчик был не один, просто его товарищи ехали впереди. Собаки сбежали по склону в долину, где деревья казались темными пальцами на крепком и чистом снегу. Солнце уже село, оставив в небе несколько светлых полос. Из долины донесся дружный лай, и собаки, которые везли меня, отвечали в полный голос.

Это был лагерь, как я заметила, а не место постоянного жительства, как, например, у Зеленого Народа.

Хотя уже стемнело, я увидела между деревьями палатки, хитроумно поставленные таким образом, что деревья составляли их часть. Я вспомнила рассказ Кимока о том, как он останавливался у Мусвайвов, жилища которых огораживались мхом, свисавшим с ветвей старых деревьев. Но здесь стены были не из мха, а из шкур, разрезанных на полосы и сплетенных в полотнища, гибкие и удобные в обращении. Они висели, создавая неправильной формы комнаты, каждая вокруг дерева. Костер горел перед входом снаружи, а не внутри. У каждой палатки стояли, яростно лая, по три-четыре собаки. Люди вышли посмотреть, из-за чего они подняли такой лай. Насколько я могла судить при слабом свете, все эти люди имели тот же цвет кожи, что и мой захватчик, так что трудно было сказать, племя это или семейный клан. Когда сани остановились на опушке леса, люди подошли ближе, и я сочла необходимым прикинуться, что все еще не пришла в себя. С меня сдернули покрывавшие меня меха, подняли и отнесли туда, где запах кухни смешивался с запахом свежих шкур, собак и чужих тел. Меня бросили на кучу чего-то, что достаточно мягко прогнулось под моим болевшим телом, но боль от добавочной встряски я все же почувствовала. Я услышала разговор и увидела даже свет через закрытые веки: видимо, кто-то поднес к моему лицу факел. Во время моего путешествия я каким-то образом потеряла шапку, так что волосы мои свободно рассыпались. Чьи-то пальцы потянули их, повернув мою голову, и я услышала возбужденные восклицания, как будто моя внешность показалась удивительной. В конце концов меня оставили в покое, и я лежала, боясь шевельнуться, и внимательно прислушивалась, чтобы определить, есть ли кто-нибудь рядом. Если нет, мне бы очень хотелось осмотреться. Я решила посчитать в уме до пятидесяти, до ста — и тогда рискнуть открыть глаза, не шевелясь и не поворачивая головы. Может быть, даже такой ограниченный обзор поможет мне оценить своих пленителей. Я досчитала до сотни, потом из осторожности еще до сотни, и затем решилась. К моему счастью, люди племени при осмотре повернули мою голову к отверстию палатки, так что я могла кое-что увидеть. Я лежала на куче лохматых шкур, положенных на свежесрубленные ветки, еще достаточно гибкие, чтобы создать некоторый комфорт. Направо было несколько ящиков, тоже покрытых шкурами, очищенными от меха и разрисованными редкими узорами, теперь уже потускневшими и осыпавшимися. Я не нашла ни одного знакомого мне символа. По другую сторону двери висела рама с зарубками, в которые были с наклоном вставлены узкие полки. Они были завалены мешками, деревянными ящиками и посудой, хорошо сделанной, но без декоративных узоров. Там же висело два охотничьих копья. Освещение, при котором я все это видела, привело меня в изумление. Из центрального шеста тянулись к сторонам палатки два шнура, на них висели полосы тонкого материала, похожего на самый лучший шелк, какой иногда привозили из-за моря рейдеры Салкаров. В этой газовой сетке запутались мириады крошечных насекомых, причем не мертвых, какие остаются в паутине, а живых. Каждое насекомое было искоркой света, так что все вместе они освещали палатку — не так ярко, как я привыкла, но достаточно, чтобы все видеть. Я с удивлением смотрела на это. В это время вошел чужак и увидел мои открытые глаза. Злясь на свою глупость, я состроила испуганное лицо и завертелась, как бы желая убежать, но не имела такой возможности. Он встал на колени возле моего ложа и критически и оценивающе оглядел меня, затем грубо просунул руку под мою куртку, так что я не могла ошибиться в его намерениях. Теперь мне не надо было разыгрывать страх: я и в самом деле испугалась. Играть роль покорной самки я больше не могла и не собиралась без борьбы позволить ему сделать то, что он хотел сделать. Я тщетно наклоняла голову, чтобы вцепиться зубами в его руки, которые теперь рвали мою куртку и тунику под ней. Я подняла колени и старалась ударить его. Похоже, он рассматривал это как игру, и она ему нравилась. Он присел на пятки, его ухмылка обещала мне большее зло, чем я могла ожидать. Вероятно, ему хотелось продлить мое унижение, потому что он не продолжал своих действий, а сидел и смотрел на меня, как бы обдумывая следующий шаг и предвкушая заранее то, что он сделает.

Но ему так и не представилась эта возможность. Послышался резкий оклик, и из-за дверного полотнища показалась голова и плечи женщины племени. У нее было такое же широкое и плоское лицо, как у мужчины, но волосы были уложены в замысловатую башню. В шпильках в волосах были вставлены драгоценные камни, игравшие на свету. Ее свободное меховое пальто было распахнуто, под ним, несмотря на холодную погоду, ничего не было выше талии, кроме множества ожерелий из драгоценных камней. Соски тяжелых грудей были покрашены в желтый цвет, такого же цвета лепестки расходились радиусами от них, имитируя цветок. Разговаривая с моим пленителем, она рассматривала меня с какой-то надменной веселостью, и у нее был властный вид, как у Мудрых Женщин низшего ранга. Я не предполагала найти такой у этого народа. Впрочем, с чего я взяла, что в этом обществе главенствует мужчина? Только из-за манеры, с какой этот чужак обращался со мной? Они говорили со странным акцентом и весьма быстро. Я кое-что улавливала, но общего смысла не понимала. Я снова пожалела о моей утраченной силе, даже о самой малой части ее. Только тот, кто обладал ею и потерял, мог бы понять мои чувства. Эта великая потеря больше чем наполовину опустошила меня. Хотя я не понимала их слов, но мне было ясно, что гнев их усилился, и что женщина приказала мужчине сделать что-то, в чем он давал клятву. Один раз она повернулась к двери и сделала жест, который я расценила как намек, что она зовет кого-то поддержать ее приказ. Злобная усмешка исчезла с его толстогубого лица. Оно стало таким угрюмо-мрачным, что я на месте этой женщины испугалась бы. Но ее надменность и нетерпение росли, и она опять повернулась, как будто подмога, которую она хотела вызвать, стояла за дверью. Но прежде, чем она позвала — если она собиралась это сделать — ее прервал низкий медный гул, воспринимаемый как многократное эхо. Услышав это, я на секунду забыла, где я и какие еще испытания предстоят мне. Этот гудящий звук пробудил во мне то, что я считала навеки утерянным, — не только крохи памяти, но и немедленный ответ, который был для меня таким разительным и ошеломляющим, что я чуть не вскрикнула. Моя Власть была стерта, но память нет. Я помнила искусство чар, господство воли и мысли, которому меня обучали, но не могла ими воспользоваться. Память сказала мне, что в этом варварском лагере прозвучал духовный гонг. Кто мог воспользоваться этим колдовством, этим колдовским орудием в таком месте? Женщина явно торжествовала, мой захватчик беспокойно хмурился. Наконец, он вытащил из-за широкого пояса длинный нож, встал надо мной и разрезал веревку, связывающую мои ноги. Когда он поднял меня, его руки скользнули по моему телу, обещая сделать зло в будущем, раз уж не удалось сделать это сейчас. Поставив меня, как куклу, он резко толкнул меня вперед, и я беспомощно врезалась бы в стену, если бы женщина не перехватила меня за плечо, ее ногти жестоко вцепились в меня, и она повернула меня к выходу. Мы вышли в ночь, освещенную кострами. Люди у костров не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, и мне казалось, что по каким-то причинам они умышленно отводили от нас взгляд. В воздухе все еще чувствовалась вибрация, порожденная гонгом, хотя звука уже не было. Я ковыляла, поддерживаемая и подгоняемая женщиной, мимо костров, палаток, все глубже в лес, извилистым путем между деревьями. Когда костры остались позади, стало очень темно, а тропа — совершенно неразличимой. Но моя стражница-гид шла спокойно, как будто видела в темноте гораздо лучше меня или ходила здесь так часто, что ноги ее сами шли, куда надо. Замигал другой костер — низкий, с глубоким пламенем. От него исходил ароматный дым. Его я тоже знала издавна, только тогда он обычно вился из жаровни, а не из палочек, поставленных открыто. Неужели меня привели к настоящей Мудрой Женщине? Возможно, беженке из Эсткарпа, перешедшей, как и мы, через горы в поисках древней родины?

Палатка, перед которой пылал огонь, была больше других. Она занимала почти всю поляну, на которой стояла. В дверях стояла фигура в плаще с капюшоном, время от времени протягивавшая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнувшие травы. Почувствовав этот запах и хорошо его зная, я обрадовалась: он был не от сил Зла. Это пища не для Тьмы, а для Света. Магия бывает двух родов. Колдунья родится со своим искусством, ее сила от земли и от всего растущего, от природы. Если же она заключает договор с Тенями, она оборачивает во зло все, что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат. Волшебница может родиться со стремлением подниматься выше в своем искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда ей очень трудно учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью. Наши Мудрые Женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я была одной из них, хотя и не произносила их обета и не носила на груди драгоценный камень, как их сестра. Вероятно, я когда-нибудь стала бы считаться волшебницей, поскольку мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и работала я без усилий и приготовлений.

«С кем я встречусь теперь? — думала я, пока моя проводница вела меня к палатке. — С колдуньей или с ученой волшебницей?

Наверное, с последней, судя по тону гонга». В то время, как палатка моего спасителя-похитителя освещалась пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее. В ней тоже были полоски света с пленными существами, но на низком столе, высота которого показывала, что перед ним либо стоят на коленях, либо сидят, скрестив ноги, но только не на стульях, сиял еще и хрустальный шар. Войдя, я увидела, что этот свет, который, казалось, плавно кружится в шаре, горит как солнечный.