Колесница Джагарнаута
Шрифт:
– Вас что-то тревожит, Алексей-ага?
– спросил подошедший Сахиб Джелял.
– Насколько я понимаю, вы должны быть довольны. Змея в Баге Багу раздавлена...
Он снова надел свой тонкой верблюжьей шерсти белый халат, к которому, как он сам любил говаривать, не пристает ни пыль, ни песок, ни грязь. На голове у него сняла белоснежная чалма, что придавало ему вид весьма почтенного духовного наставника. Нет лучшей защиты головы от солнца, чем чалма индийской кисеи.
– А пустыня не так пустынна, не так безмятежна. И надо смотреть в оба, - усмехнулся Мансуров.
– Пустыня, пока едешь со скоростью восьмидесяти километров в час, пустынна и безлюдна. А когда остановишься, приглядишься, она - что муравейник. Смотрите!
Медленно ползли сказочными насекомыми по холмам одинокие верблюды. По лощине, в стороне от бензоколонки вереницей брели, гордо выпрямив стан, персиянки с тяжелыми глиняными кувшинами на головах. Поодаль сбившиеся в кучу овцы дожидались у невзрачного глиняного колодца, когда пастух в лохматой шугурмэ наполнит кожаным ведром выдолбленный из камня желоб, гладко отполированный мордами бесчисленных поколений животных, тершихся об эти камни с сотворения мира. Далеко-далеко за серыми кубиками хижин, слепых, без окон, шевелились у самого горизонта белые - не то хлопья снега, не то клочки ваты.
– Все бы ничего, но вон то... Не могли бы вы сказать, достопочтенный Сахиб Джелял, что это такое? Зрению вашему позавидует аравийский бедуин. Оно поострее моего. И не лучше ли нам заводить моторы. Гляньте! Вот вам мой бинокль.
Сахиб Джелял отказался от бинокля.
– Все в порядке. Обыкновенные всадники.
– Но они из самой пустыни! А там мало ли кто шляется...
– Снова Мансуров поглядел в бинокль.
– Всадники. Опытные в военном деле. Смотрите, они не поехали прямо по пыльной дороге. Они дали крюка и скачут по дакке, по-нашему - по такыру, такому твердому, что и подковы не берут. И пыли нет. И следов не остается. Ого, да это, похоже, белуджи! Не ваши ли?
– Мои.
– А что они ищут?
– Нас.
– Сахиб Джелял посмотрел на Гвендолен, разговаривавшую с мисс Флинн.
– Мехси Катран исполнительный слуга. Я приказал ему прибыть сюда сегодня. Мехси перед нами.
– Сахиб Джелял усмехнулся.
– Во-первых, я плачу хорошо. Во-вторых, сын его, - он глянул на невозмутимо следившего за степью шофера, - обязан мне специальностью, работой и всем своим будущим. Асад, сколько у нас в гараже автомобилей?
– Не счесть.
Белуджские всадники возникли прямо из недр Большой Соленой пустыни, где не водилось ничего живого, не росла даже верблюжья колючка.
– Как в сказке, - заметил Алексей Иванович, - птица полетит - крылья спалит, газель прыгнет - ноги сожжет.
– А белуджи на камешках шашлык жарят, - проговорил тихо Асад.
– И я спокоен, - сказал удовлетворенно Сахиб Джелял, поглядывая из-под руки на облака пыли, медленно приближавшиеся вместе с автомобилем.
– Теперь сила у нас. И кто бы ни ехал в авто из Баге Багу, ему остается кланяться и улыбаться, просить, а не требовать. Не правда ли, дорогие ханум?
– любезно повернулся он к женщинам, подошедшим поближе.
Но Гвендолен и раньше не выказывала ни малейшего беспокойства.
– Посмотрите, - сказала она, - вот на того оборванца.
– Это не оборванец, - поправил ее Мансуров.
– Это самый настоящий дервиш-каландар, паломник.
– Смотрите, что он делает? Как интересно, - воскликнула американка, и голубые, наивные глаза ее округлились.
– Он с ума сошел! Смотрите, смотрите! Поднял камень с дороги, идет. Сделал десять шагов, кладет камень в пыль... Берет другой камень... Несет его... Снова наклоняется... Что такое? Минуточку, я принесу фотоаппарат.
– Да это же каменный "мешеди" - камень-богомолец! Каждый шиит стремится совершить паломничество к Золотому Куполу мавзолея в Мешхеде и заслужить звание "мешеди". Говорят, и камни ходят в паломничество, вот так...
– пояснил Мансуров.
– Но каландар оч-чень интересный, и снимите мне его вот так...
– Одним прыжком Мансуров оказался рядом с дервишем, распахнул дервишскую хирку...
– Так я и думал!
Под хиркой у дервиша висел на голой заросшей груди новенький автомат немецкого образца.
– Вы снимок сделали?
– спросил Мансуров у американки.
– Отлично.
Он смотрел на набежавших откуда-то персов-дехкан.
– Вы, кетхуда, - наметанным глазом нашел он в толпе седоватого хитроглазого старейшину селения, - подержите святого человека у себя в чулане, да не упустите его.
– Святого дервиша!
– расстраивался кетхуда.
– Святого мешеди! Как можно!
– Да это же переодетый аллемани! Или вы с ним заодно?
Говорил Мансуров негромко, но, поймав его взгляд, кетхуда сразу же сник и... переодетого немца повлекли к одной из слепых глиняных хижин.
– А вы храбрый, - все еще таращила на Мансурова глаза американская девица.
– Такие мне нравятся. Я вас тоже щелкнула. Теперь вот здесь распишитесь.
– У нее в руке оказался блокнот.
– Автограф большевика! Джейн и Патриция умрут от зависти. А вы прикажете повесить шпиона?
– Шпиона?
– Того дервиша. Вы позволите мне сфотографировать его, когда будете его вздергивать? Прошу...
– Дервиша отвезут в Мешхед, и... там им займутся.
– Расстреляют, да?
– Минуточку, мисс.
Пыша жаром, пылью, запахами раскаленного металла, к бензоколонке подъехал "шевроле". Из дверцы выкатился Али Алескер.
– Так я и думал!
– заметил Мансуров, незаметно передвигая кобуру пистолета.
– Только не знаю, что ему здесь понадобилось.
– Он смерил расстояние до группы скакавших по степи белых всадников.
Алиев с автоматом в руках стоял рядом.
Сахиб Джелял подправил на себе оружие и медленно заговорил:
– Опасный человек. Свинья не имеет ничего, кроме мяса... Нет у нее голоса, нет ума, чтобы мыслить, нет ни перьев, ни шерсти. Тронь ее - и завизжит.
– Он с отвращением вытер пальцы о халат.
– Этот господин совсем свинья. Коснись его пальцем, он будет визжать, противно визжать, гнусно визжать...