Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Шагаретт топнула ножкой в изящнейшей индийской туфельке. Вперед выступили ярко разодетые молодцы - личная охрана мальчика. Молодцы не снимали с плеч карабинов, но смотрели решительно из-под густейших бровей и воинственно шевелили усами.
"Во всем этом что-то от оперетки, - усмехнулся Алексей Иванович, - но все они живые, реальные. И вот эти фанатики, полные безумства и животного гнева, и мой сын, ставший за три года разлуки маленьким диким воином, и этот юродивый, полуидиот, полузверь, мюршид, и сама моя несравненная Шагаретт, живая, полная горячей крови и неуемных страстей и чувств, бесстрашная, идущая с гордо поднятой своей безумной головкой под камни осатаневших фанатиков".
Толпа таяла. Абдул-ар-Раззак струсил. Ему пришлось отступить. Проклиная и изрыгая брань, он пятился назад. Рев труб, бой барабанов и вопли стихли, когда Шагаретт вместе с мужем и сыном направились к шатру вождя. Светило спокойно солнце, дул легкий осенний ветерок, ковыль переливался серебряными волнами. Кочевье с его разбросанными мирными чаппари и землянками выглядело спокойным. Собаки, устав от лая, дремали, положив свои медвежьи головы на лапы. В одном шатре раздавались взрывы хохота. Кто-то нарочито громко отпускал соленые шуточки по поводу запоздалой свадьбы: "Свадебный пир сделать, чтобы до Индийского моря слух долетел". В шатре писарь в присутствии вождя составлял брачный договор. Сам вождь, не без тревоги поглядывая на Шагаретт, обнимавшую за плечи сына, тоже изволил пошучивать:
– Воды вспять не текут. Время вроде ушло, но все оговорить на бумаге с печатями - крепче будет.
Вождь джемшидов собрал всех своих старейшин, бил неистово себя в грудь так, что по шатру разносился гул. Это приводило в восторг мальчика. Он тоже ударял себя в грудь:
– Настоящий барабан!
Вождь умилялся:
– Молодец! Настоящий богатырь! Глаза мои не нарадуются, глядя на тебя, молодец! Ты, мой внук и наследник, снял злые чары молчания с клада слов. Пусть смоют с лица наших собеседников пыль недовольства прозрачной водой тонких мыслей. А ты, мюршид, что тут суетишься, колготишься?
Все благополучно. Невеста была столь целомудренна и добродетельна, что даже луне не показывала своей красоты, даже луч света ночью не осмеливался пробиться в ее шатер. И замолчи, шейх! Не посмеешь ты, шакал, смеяться над матерым волком! Ты земляной червь! Понял?!
Прекрасные брови Шагаретт грозно сошлись на переносице. Гневно смотрела она на отца. Зачем понадобилось ему говорить такое, к чему выставлять и себя и ее на посмешище? Как простодушен и неосторожен вождь джемшидов! А мюршиду только и подай повод для кликушества. Болтовня вождя развязала ему язык.
– Эй, вождь, ворота закроешь, рты людям не закроешь! Из скорлупки фисташки дворец благопристойности не построишь. Разве пиршествами позор прикроешь? Плохо ты, отец, охранял свой товар от вора. Ты устраиваешь праздник, веселье, а надо позвать плакальщиц. Ибо настал час возмездия. Закон возглашает: убей их!
Протянутой рукой он величественно тыкал в сторону Шагаретт и недоуменно, но гордо поглядывающего мальчика. Мальчик вместо ответа вытаскивал до половины из резных ножен саблю и посылал ее обратно так, что звенело на весь шатер. И каждый раз чалмы старейшин подскакивали.
А мюршид исступленно корчился, выл, изрекал суры из Корана, простирая руки. Ему никто не возражал, и он вообразил, что его слова возымели действие. Он боролся за свое влияние среди джемшидов, за свое существование, за свой авторитет, за свое насиженное, сытое место. И он, видимо, решил покончить раз и навсегда с пророчицей, которая теперь ему только мешала. Он выл:
– Позор! Позор! Сбрось груз позора!
Сейчас решали мгновения. Джемшиды и внутри шатра и снаружи ждали. Одного слова было достаточно, чтобы толпа ворвалась в шатер и обрушилась на свои жертвы. Смерть незримо явилась в шатер. Джемшиды-старейшины глухо ворчали. Ворчание переходило в звериное рычание. Шагаретт стояла, гордо подняв голову, бледная как смерть. Аббас Кули, неустрашимый, не боящийся ничего и никого, тоже побледнел. Мансуров кусал губы.
Мальчик сказал:
– Дедушка, он обезьяна.
– И показал острием вытянутей сабли в сторону подскакивающего, размахивающего руками мюршида, оравшего: "Позор! Позор!"
Что скажет вождь? Старый Джемшид вдруг улыбнулся внуку, нежно, тепло.
– Эх, свой курдюк барану не в тягость!
Все чалмы взметнулись, и лица старейшин, расплывшиеся в недоумевающей улыбке, уставились на вождя.
– Да, да! Вы слышали. А ты, старый, глупый Абдул-ар-Раззак, что ты понимаешь? Что буйволу до запаха роз? Тебе не место здесь. От треска твоего языка у меня голова болит. Уйди.
– Уйди, обезьяна!
– тоненько выкрикнул мальчик.
Все, что произошло дальше, произошло в какое-то мгновение. Прекрасная джемшидка успела только взвизгнуть.
Ринувшись на мальчика, мюршид схватил его за горло. Мансуров плечом отшвырнул мюршида. Мальчик улал.
Рев огласил шатер. Раздался глухой удар. Абдул-ар-Раззак свалился на землю. Над ним высился с обнаженной саблей в руке вождь - старый Джемшид.
Велика, неисповедима любовь деда к внуку. Великий Джемшид вступился за мальчика мгновенно, молниеносно. Едва обезумевший мюршид коснулся руками шеи мальчика, вождь, не помня себя, не думая, не рассуждая, выхватил саблю и раскроил голову фанатику.
В луже крови Абдул-ар-Раззак судорожно бился на ковре. Прекрасная джемшидка схватила сына и спрятала его лицо на своей груди. Аббас Кули и Мансуров заслонили мать и сына.
Вождь кричал:
– Он притворяется! Змея всегда притворяется! Схватите его мюридов, сеющих вражду и клевету! Пусть унесут его в мазар на Кешефруде. Заставьте их взять землю из могилы джемшидов, где закопаны джемшиды, убитые по приказу мюршида, мерзавца и вора! Пусть мюриды снесут в мешках землю пешком в Турбети Шейх Джам на реку Кешефруд. Отрубите там мюридам головы. Намешайте, замесите глины на крови мюршида и его мюридов. И постройте мазар над их проклятыми костями!
Люди бросились к умирающему, неловко подхватили его и с воплями поволокли из шатра. Вождь со стонами, похожими на подвывания, кинулся за ними:
– Я убил его! Я убил его!
– Он задержался в дверях и, обернувшись к старейшинам, крикнул: - И сотни коней не жалко, лишь бы избавиться от дурака. Голова его скатилась с изголовья в прах смерти. На коней, джемшиды! Едем к престолу святого Резы. Замолим перед верховным муфтием грех.
Он исчез. За ним потянулись старейшины. По их растерянным физиономиям нельзя было понять, радуются ли они или опечалены.