Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Ни с чем не сравнимое ликование поднялось в душе. Он увидел мальчика, своего мальчика. Впереди на коне, рядом с напыщенным, по-павлиньи наряженным вождем кочевников, ехал совсем еще маленький, но державшийся гордо и самостоятельно, подставив солнцу строгую, довольную, горевшую детским румянцем мордочку, мальчишка, одетый по-джемшидски, с саблей на боку. Он держал важно поводья в маленьких кулачках, хотя рядом бежал парень, ведя коня под уздцы - так, как полагается вести коня наследника великого вождя.
Мальчик, родной мальчик! Здоровый и невредимый! Русые
– Папа! Где ты был? Смотри, а у меня лошадка!
Отец и сын встретились
и обнялись.
Они плакали бы и рыдали
в один голос,
Но плач не занятие для мужчин,
И они радовались!
Так поется в песне, так поют в пустыне. А как было на самом дело, никто не знает. Знают только, что счастливый воин, великий воин нашел сына. Когда есть терпение, и из незрелого винограда получится халва. Когда есть воля, то и из тутового листа ткут атлас.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Желанное сердцу - приятнее жизни.
Н и з а м и
Вырви из груди большое сердце.
Твой влажный алый рот окрашен кровью.
Но влаги он жаждет, ненасытный.
Б о б о Т а х и р
Ты, который проходишь по улице
нашей возлюбленной, берегись, как бы
стены не разбили тебе голову.
Х а ф и з
Яростная плотная зелень душистых трав, не тронутых еще заморозками, янтарные горячие лучи поднявшегося над земным кругом солнца. Нежный, голубоватый туман, смягчающий острые углы развалюшек полуземлянок джемшидских зимовок и кое-как слепленных растрескавшихся дувалов. Вечные, как степь, войлочные, слегка заостренные купола чаппари, подобия юрт. Красные купы зарослей алычи в лощинах. Мирно потряхивающие головами одинокие кони, покрытые до ушей попонами и паласами. Важные, одиноко вышагивающие, уже в мохнатых зимних шубах, верблюды. Густые, терпкие запахи овечьих загонов.
Джемшидское кочевье лениво встречало катившийся по утрамбованному копытцами тысяч овец старому крепкому дерну "фордик". Встречало первобытным величием, дикостью, нищетой, великолепием красок неба, земли, одежд...
Гудкам "фордика", шуму мотора вторил звон детских голосов и лай собак. Толпа детишек встретила их, оторвавшихся от всадников и поехавших в объезд по дороге.
Выбежал из шатра толстяк, по-видимому единственный толстяк племени, джемшиды худощавы, сухи, мускулисты. Толстяк состоял из шаров: шаровидная огромная чалма, физиономия - монгольская луна, круглая с хитрыми щелками вместо глаз, круглая женская грудь, круглый людоедовский живот, круглая жирная важность.
– Видали, пыжится. Для сохранения лица важно, сколько заставят ждать, - проговорил Аббас Кули.
– Могущество показывает. Эй, бык, принимай великого воина. Ты кто будешь?
– Визирь я! А кто вы? Кто осмелился переступить границу великого вождя?
– Не видишь, что ли? Гости.
– Когда котел чистят перед пиром,
– Мы к вождю.
– Великий вождь, могущественный эмир, великий хан Джемшид поехал с утра встречать гостей. Да вон они, - засуетился толстый визирь, поглядывая из-под руки вдаль.
– Как же вы не увидели в степи великого Джемшида?
– Эй ты, визирь бараньих кутанов, господин зловонной лжи, властелин песка, прикажи принести нам напиться!
"Если гостям не дадут сразу же воды в кочевье, - говорил позже Аббас Кули, - берегись. Вот я и хотел проверить этого визиря, невежество которого происходит от невежества".
Но воду в большой глиняной кузэ принесли. Аббас Кули и здесь остался недоволен - чем больше капризов, тем важнее гость!
– Видать, у вас тут, у великих визирей, и колодца нет, и речки нет, и источника с чистой водой нет.
– Живем в пустыне... э... Дерево, которое у воды, быстро растет, быстро и гниет.
Незаметно собралась толпа. Все старцы без оружия. Старики кряхтели, посмеивались, трогали руками машину, удивлялись.
– Эй!
– язвили они, поглядывая на выбравшегося из машины начальника.
– Господин пуштун, у вас постарее арбы не нашлось? Видать, не больно какие большие люди к нам приехали, если влезли в такую побитую, поломанную тележку. Небось губернатор приезжал и гостей привозил вон в каком "аптомобиле". Черном, с золотом...
Толпа на всякий случай держалась поодаль. Джемшиды наслаждались унижением каких-то приезжих ференгов. Джемшидки, не обращая ни на кого внимания, проплывали лебедями меж чаппари и дувалов. Проявлять любопытство - хуже позора.
Аббас Кули накинулся на толстяка:
– Ты, господин визирь, черная овца, мой ее, не мой - белее не станет, господин невежества. Ты что? Не видишь, кто приехал? Раскрой гляделки.
Пока шли пререкания, Мансуров озирался по сторонам. Но Шагаретт среди сновавших взад-вперед джемшидок он не увидел.
Плохой признак! Плохо его принимает она в кочевье. Мысли его скакали, как горячие кони. Он порывался выскочить из машины и, плюнув на всякие там церемонии, отправиться на поиски Шагаретт.
Но Аббас удержал его:
– Смотрите. Они хотят устроить нам испытание. По обычаю. Когда приезжает зять вождя, такое устраивают. Это хорошо. Только поручите мне разговаривать с ними. Вам не надо. Позвольте мне.
С важным видом Аббас вышел из машины. Дорогу ему преградил высоченный воин-джемшид.
"Обряд узнавания", - подумал Мансуров. Воин был наряжен, как петух. Все должно было показывать, что это богатый, знаменитый воин. Одежда его отливала глянцем, шуршала шелком, пестрила цветными вышивками. Никогда еще Мансуров не видел, чтобы ничем не примечательный кавалерийский карабин был изукрашен, как ювелирное произведение. Приклад, ствол винтовки, ремень, затвор, магазин - все было отделано, инкрустировано серебром, золотом, рубинами, перламутром. "Даже и стрелять из такого оружия грех", усмехнулся он.