Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Прекрасная джемшидка обняла сына и пошла к двери. С порога она бросила:
– Отец, отец! И ты не разглядел! И ты отдал меня, свою любимую дочь, обманщику, жулику!
Она ушла гневная, расстроенная. А вождь впал в веселье - столь же шумное, дикое, как и только что миновавший припадок злобы и ненависти.
– Угощение сюда! Пир! Бить в барабаны! Трубить в карнаи, зурны! Гостей зовите! Котлы на очаги! Праздник!
Он пришел в хорошее расположение духа. Он приказал зажечь из сухой колючки костры, смоляные факелы. Он приказал танцевать юношам и девушкам. Он сам плясал старые джемшидские воинственные пляски и заставлял танцевать седоусых стариков - прославленных воинов. Грохотали барабаны, стреляли ружья, неслись песни.
Пьяный от коньяка, от опиума, вождь все лез с объятиями к Мансурову:
– Судьба воскликнула: "Славно!" Ангелы сказали: "Прекрасно!" О, мы не совершили смертного греха, зарубив этого обманщика кяфира! Правильно мы сделали! Убивайте неверных! А мы еще молодец! Побитая старая собака кусается лежа. Крепка еще моя рука!
Он был такой умильный, ласковый, податливый, со всеми соглашающийся на все.
А назавтра он опять орал:
– Не отдам сыночка! А ты, дочь, иди, убирайся, уезжай! Валяйся на ложе разврата со своим...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дурное слово закопай на глубину
семи локтей.
А х и к а р
Нет большей высоты, чем небосвод.
Нет больших насилий, чем во дворце.
Х а ф и з
Он решил уехать. И немедленно.
Напоминание о событиях, происходящих в мире, пришло в несколько странной и даже таинственной форме. В сумерки, когда люди превращаются в трудно различимые тени, к Алексею Ивановичу, возвращавшемуся с сыном из степи, приблизилась неслышно такая тень, и негромко прозвучали слова:
– Гардамлы шлет пожелания здоровья и благополучия. В Баге Багу ангелы слетают с неба. Гардамлы ждет великого воина.
Тень тут же растаяла.
В шатре великого Джемшида никто не знал о появлении вестника. Вождь, чем-то озабоченный, опять не говорил ни "да", ни "нет". Он распоряжался ужином и обхаживал гостей, болтая скороговоркой:
– Кто-то приехал? Никто не приехал. Вы видели, господин? Тень? Тень говорила? Невозможно! Поймать? Изловить тень? Ветра и сетью не поймаешь. Беда? При беде сгибаем шею. Нет-нет! Беды не произойдет. Тигр зол, но не ест своих тигрят. Пока я вождь, при мне ни одна коза в моем кочевье не забодала другую. У нас мальчика и блоха не укусила. Давайте покушаем, и мальчик проголодался, я вижу.
Весь вечер он играл с внуком - учил его разделывать дичь, точить на оселке нож. А после трапезы разбирал с ним спрингфилдский, отличной выработки карабин, смазывал, собирал.
Сытый, оживленный вождь расцвел в улыбках, когда вошла в шатер Шагаретт. Он принялся по привычке кочевников в глаза восторгаться и расхваливать зятя:
– Довольны мы сверх меры! Отец нашего внука - русский. Русское имя в степи и в горах везде уважают. Вас, русских, все благословляют в стране афган: отцы - за избавление от гибели детей, жены - за возвращение из неволи детей. Аллах акбер! Бог велик!
Но он так и не сказал ничего по существу. Он попивал чай и потчевал Алексея Ивановича, а сам слушал декламацию своего поэта. Подобно всем племенным вождям, Джемшид держал при себе виршеплета, чтобы тот воспевал стихами воинские подвиги своего покровителя, пастьбу неисчислимых отар, изобилие пиршеств, красоту умыкнутых в горных селениях пленниц.
Время шло к полуночи. На шерстяном полотнище шатра металась карикатурная тень жестикулирующего поэта, ветер из прорех и щелей притушивал красноватые язычки пламени в светильниках. Поэт надсаживал глотку в выспренних одах в честь великого Джемшида. Шагаретт, завернувшись во все черное, откинув чуть-чуть покрывало с лица, что-то ворковала сыну, а он блаженно улыбался, довольный тем, что его не гонят спать.
Все-таки Мансуров решил поторопить события. Ехать утром надо было непременно, и снова он повторил вопрос. В ответ он услышал темную и не совсем вразумительную фразу:
– Джемшид хранит свой язык, потому что он быстр на убийства.
Вздрогнула Шагаретт и встревоженно повела глазами на отца. Мансуров пожал плечами. Не хватало еще, чтобы кочевник снова стал угрожать. А как иначе понять его слова?
Вождь спохватился:
– Нет пользы от моего раскаяния. Молчу, молчу! Джейрану говорят: "Беги!" Собаке приказывают: "Лови!" Да, да...
– Он сладко зевнул и забормотал: - Разговор не уйдет. Напал на меня сон, словно разбойник на караван из засады. Похитил у нас сознание. Опьянены мы напитком забвения.
Он бесцеремонно напоминал, что всем пора на покой. И больше не пожелал слушать никаких вопросов.
Но, оказывается, Алексея Ивановича не отпускает не только великий вождь, но и Шагаретт. Когда они дружным семейством вышли из шатра в ночь, к ним подошел с низким поклоном Аббас Кули.
Шагаретт сразу же запротестовала:
– Отойди, раб! Когда великий воин в кругу семьи, никто не смеет мешать. Ты помни - твое имя Кули, то есть раб. Раб, раб! Уйди с дороги!
Такая грубость резанула ухо Мансурова. И он, нежно отстранив молодую женщину, тихо сказал:
– Ты видишь, у нашего Аббаса какие-то срочные дела. Что вы хотите, Аббас, мне сказать?
Но не так-то просто иметь жену-персиянку. Шагаретт зашипела:
– Прогони его, Алеша! Пусть он убирается! Ты забыл, что я - жена, а если муж противится желаниям жены, ей разрешается поддерживать свои права кулаками, зубами, топанием ног, дерганием за усы и волосы, и делать это до тех пор, пока она не разразится слезами.
Все это Шагаретт говорила ласковым голоском. И походили ее слова на шутку, если бы не грозные горловые нотки. Алексей Иванович знал нрав прелестной своей супруги. Он поспешил отвести ее в сторону и умолял:
– Только не при Аббасе Кули. Он свой человек и потому осмелился подойти. Видимо, ему очень нужно. Я сейчас.
– Потому-то, что он свой, ему я выцарапаю глаза. И смотри, Алеша, не противоречь мне. Не то я устрою ему такое, что сапоги будут жать ему ноги всю жизнь, а тебе, муженек, сделаю подушку жесткой, как камень. Иди к своему Аббасу. Но я ждать не буду.
Она точно кошка вцепилась ему в плечо и, больно ущипнув, исчезла с мальчиком в темноте.
– Новости! Новости!
– заговорил тихо Аббас. Он ничуть не смутился и не растерялся. Он привык к подобным семейным сценам.
– Этот Али Алескер не пропустит и дохлого осла, чтобы не сорвать с него ржавую подкову. Али Алескер подхватил свою американочку и покатил к подножию Золотого Купола. Зачем? Он сказал: предъявлю иск губернатору в возмещение убытков от джемшидского погрома. Поистине Али Алескер продается оптом, только оптом. Он еще сказал: я истребил фашистов и требую награды. Спорынья поспевает раньше пшеничного колоса. Хитрец он - разрушил до основания стенку, чтобы никому не было охоты заглядывать к нему в дом. Стена была, и все заглядывали, а теперь... Стены нет, душа нараспашку...
– Он перешел на шепот: - Мы проследили: в Мешхед Али Алескер не поехал. Есть в Соленой пустыне колодцы и сад, маленький такой садик. Там Али Алескер резвится, обнимается со своей американочкой. Голая она все на солнце загорает. К Али Алескеру не придерешься - отдыхает, в любовь играет. Тьфу! Старая обезьяна!
– Он повертелся на месте, стараясь рассмотреть, не подслушивает ли кто, и отвел Мансурова подальше от шатра.
– Любовные игры играми. Но над теми колодцами и садиком любви все время кружат стервятники, такие, с железными крыльями. Прилетают и кружат.