Колоски
Шрифт:
— Mochtest du mir meine Bekleidung zuruckgeben? — сурово сведя брови, поинтересовался отец Бертольд. В ответ получил удивлённый взгляд. — Meine Bekleidung, verstehst du mich? Ich will sie zurucknehmen! — подёргал он себя на груди за рубаху, в которую его обрядили.
— А-а! — дошло до служащего. — А тряпочки ваши стирают… стирают, понимаете? — потёр он руками перед собой. Потом вроде, как помакал в воду, опять потёр, отжал и развесил на воображаемых плечиках. — А потом отдадут! — снял он с плечиков несуществующую одежду и протянул странному арестанту. Вот ведь неудачный какой! Вроде бы, что-то внятно и членораздельно говорит, настойчиво повторяет даже — а ничего не понятно!
— Doch, ich habe verstanden! — кивнул отец Бертольд и уселся на диван. И соврал. Ничего он на самом деле не понял! Ну, совсем ничего! Куда он попал? Сначала его просто вздёрнули, как колбасу, и не пошевелиться было, как колбаса и висел! Потом выскочил этот лысый, и от носферату его почти ничто не отличало. Отец Бертольд его потому укусить и попытался — это было всё, чем он мог навредить проклятой нежити в своём бедственном положении. Но оказалось, что это не нежить. И с бессмертной добычей отца Бертольда покончили легко и просто, щёлк — и нету! Со всеми бы так! А потом его без всякой почтительности, как куклу, вымыли, переодели и поместили вот сюда. Надо сказать, покои королевские! Только окон почему-то нет. Ни одного. А так… Не сказать, чтобы очень просторно, но тепло, чисто, светло, ослепительной белизны потолок, приятного зелёного оттенка стены, и роскошной мягкости жёлтый диван, правда, каким-то образом приделанный к каменному полу намертво. Впрочем, как и стол, и два стула прекрасной работы. И еда, поданная на странном гибком подносе, выше всяческих похвал! И незнакомое тёплое питьё в изрядном бокале из того же материала. Вот только с освещением было непонятно. Это явно не свечи, и не масляные лампы. И не достать, чтобы посмотреть — потолок довольно высокий. И с общением беда. Немецкого они не понимают, хорошо. Но он уже попробовал и латынь, и греческий, и финский, который знал плохо, и английский, который знал ещё хуже — не понимают! А что самое неприятное — его заперли. Принесли поесть, потом тот же слуга забрал пустой поднос — и ушёл. И щелчка ключа не слышно было, а дверь не открывается. Зато отхожее место поразило отца Бертольда чистотой и разумным исполнением. Стоило, закончив, встать и сделать шаг к двери, как поднимался сам собою прозрачный щиток, и за ним начинала кипеть и пениться сильная струя воды. Но, только наступишь на определённую плитку в полу — струя исчезает, щиток откидывается — и, пожалуйста, можно пользоваться. Он испугался было и сотворил молитву, но потом понял: просто пружина и клапаны. Гениальная механика! Сыро, зато чисто, видал святой отец Бертольд места и похуже! Поиграв немного с тюремным санузлом, святой отец опять попробовал выйти из апартаментов. Нет, заперто. Ну и ладно. Укрепимся пока в вере. Хорошая молитва ещё никому, кроме нечисти, не вредила!
Через некоторое время свет сам собою погас. Отец Бертольд улёгся на мягкий диван и забормотал себе под нос молитву на ночь: «Nunc dimittis servum tuum, Domine, secundum verbum tuum in pace», да так и заснул, не добравшись до последнего: «Gloria plebis tuae Israel». Так прошло, судя по гаснущему свету, три дня. На четвёртый день непрестанного моления отец Бертольд сдался. Молитвы молитвами, но, похоже, про него просто забыли. Надо бы напомнить пленителям о себе! С приличествующим достоинством, конечно, но напомнить.
— Sage mir, Bursch, wo ist jetzt dein Herr? — с благодушием сильного в вере и сытого телесно человека спросил отец Бертольд слугу, пришедшего за пустой посудой. Дежурный маг захлопал глазами. Блин, он совсем забыл! Он же ещё в прошлое дежурство, три дня назад, должен был сделать амулеты-переводчики для этого недоразумения! Да ладно, сейчас сделает. Анализы же у него брали? Вот и ладно. Там на это крови хватит!
— Ща! Ща всё будет! — заверил он и помчался творить переводчики. Через час всё было готово. Он вернулся и жестом предложил арестанту повесить шнурок с круглой блямбой амулета на шею. Тот подозрительно осмотрел изделие и… отказался! Вытащил из-за пазухи какой-то предмет, как оказалось при ближайшем рассмотрении — деревянный крест, и жестами объяснил, что этот крест — да, а остальное — нет. Маг растерялся. С таким он никогда не сталкивался!
— Послушай, — попытался он вразумить этого ненормального. — Одно другому не мешает! Да, блин, ты ж не понимаешь ничего! Ну, вот, смотри, у меня такой же висит! И вот… — он создал иллюзию креста на верёвочке, надел себе на шею и показал Берту оба вместе. — Вот, видишь, никакой конфликтной магии! На! — он опять протянул Берту сделанную для него круглую бляшку. — Это… чтобы ты….
– потыкал он пальцем себе в лоб, потом пошлёпал пальцами у рта. Нет! Тогда мага осенило: он вышел из камеры, придал амулету вид креста и опять зашёл. На этот раз арестант долго рассматривал предложенное, вертел так и сяк, только что на зуб не попробовал. Что там смотреть? Просто крест из зеленоватого камня, на нём личная печать мага, две заглавные буквы — «И» и «Х». Ирван дэ Хардо. И наконец — святый Серп, златой и светлый! — недоумок согласился.
— И что теперь? — подозрительно спросил он, сведя брови.
— Да ничего особенного, — облегчённо вздохнул маг. — Просто, теперь мы с вами будем понимать друг друга. Больше ничего!
— А что это за язык? — сразу спросил… да нет, на недоумка он не похож. Слишком осмысленные вопросы.
— Это общая речь. А на каком изволил говорить благословенный райн? Простите, не знаю вашего имени…
— Ты слишком любопытен, сын мой, а это… вина… — слово «грех» амулеты не осилили. — Позови мне своего хозяина! Я желаю с ним разговаривать. Много вопросов есть у меня, ибо вижу я, что погряз он в… неправильном употреблении святого учения… — распорядился отец Бертольд, даже не подозревая, во что превратил амулет простое и понятное слово «ересь». У мага ум зашёл за разум, и он предпочёл ретироваться. Он, конечно, доложит, но почему этот странный райн назвал его своим сыном, и каким образом Король-Судья может неправильно употреблять святое учение, и что это вообще такое — пусть кто поумнее разбирается! А с какого перепуга у мага, даже у самого ледащего и завалящего, даже у самоучки, может вдруг образоваться хозяин — это вообще лучше замять! Собака он, что ли? Или скот бессмысленный? Ох, и странный же арестант!
Только через пару дней после поступившего от дежурного по тюрьме доклада Риан выкроил время для допроса. Мастера Корнэла не было — отбыл «по делам» — и Король позвал с собой Донни и Дэрри, как представителей ле Скайн. Ну и, естественно, главного целителя и пару магов — на всякий случай. А случай оказался тяжёлым. Собственно, кроме мажордома, никто ничего и сказать не успел, а арестант оказался на грани нервного срыва.
— Дэмин Риан на-фэйери Лив, Король-Судья! — провозгласил этот вездесущий эльфёныш. Отец Бертольд услышал знакомое слово, вскочил… и сел, поникнув и уже не слушая дальнейшее представление пришедших на допрос.
— Фэйери… — шептал он. — Как же я не понял… И ел… И пил… Проклят, навеки проклят… Фэйери! — теперь он видел, что тот, кого он в тени сада сначала принял за носферату, ничуть на вампира не похож. Голова у него не лысая, а обритая, и чуть отросший густой ворс искрится радугой, будто присыпанный алмазной пылью, и уши — как остроконечная ракушка, совсем не похоже на то, что ему доводилось видеть у тех, других. А главное — глаза. Большие, приподнятые к вискам и зелёные, такие зелёные, каких ни у носферату, ни у людей не бывает. — Ты Эрленкёниг? — «ольха-король», перевели амулеты.
— Чего? — заморгал Риан. Бертольд увидел его недоумение, но не сдался. Он должен выяснить, должен! Может, он не так понял…
— Ты Оберон? — вперил святой отец горящий отвагою взор в Риана. — Ты, о, медведь… — засбоили артефакты. — Ты ли он без… Ты, высокий… — переводчики хрюкнули и скисли.
— Я кто? — совсем обалдел Король и заглянул в свою трубку, будто надеялся найти ответ в табаке.
— Может, это имя собственное? — предположил Донни. — Вообще-то, одно из моих имён — Берэн. Но без «О». И я не понимаю…
— Так это ты король эльфов? — перевёл требовательный взгляд отец Бертольд на черноволосого и бледного.
— Да вот ещё! — удивился черноволосый. — Король-Судья — вот он, на-фэйери Риан. Но не эльфов, а райнэ и на-райе. Король у Перворождённых? Даже подумать дико! Зачем бы им?
— Нет! Вам не смутить меня, короли обмана и грез! — возмутился окончательно запутавшийся отец Бертольд. — Господь со мной, он не допустит… Judica, Domine, nocentes me! Expugna impugnantes me! — ухватившись за крест, выпиленный из цельного куска гроба Господня, начал читать отец Бертольд молитву изгнания, хоть и понимал, что надеяться ему не на что. Это же не люди, одержимые бесами, а эльфы, фэйери. Человек, опрометчиво вкусивший яств фэйери, обречён остаться у них навсегда и под их властью. Отец Бертольд плохо знал английский, но рассказы о народце под вересковыми холмами прочитал внимательно и запомнил хорошо. Уж слишком правдивыми выглядели эти рассказы! Говорят, с ними даже торговали! До сих пор один из сортов сукна носит название «эльфийские крапинки»! — Confundantur…