Колосья под серпом твоим
Шрифт:
И, видимо, решив, что непристойно проявил чувства, вдруг сказал:
— Вот так. Нашкодят, а потом ломай голову…
— Дедусь, — покраснел Алесь, — нет ничьей вины… Жизнь виновата.
— Вина? — Глаза старого Вежи блестели. — Дурак! Это слава жизни!.. Беги туда! Стой под дверью. Баб не пускают в алтарь, а мужиков к роженице. Квиты!..
Как семь лет назад, он шел комнатами, а потом галереей, над аркой. Как семь лет назад, подходил к двери… И — граница. Дальше нельзя.
Он то сидел на подоконнике и смотрел на ее дверь, то ходил взад и вперед.
Глебовна вышла из комнаты, всплеснула руками:
— Как же это вы надумали?
— Так, — сказал он. — Что там?
— Тяжело, княже, — прошептала она. — Боюсь. И дохтур боится. Да она еще и не кричит. Я ее уговариваю: «Легче будет. Дурница… Радость в мир несешь». Молчит. Только когда совсем нестерпимо, стонет. Может, сказать, что вы навестить пришли. Ей легче будет.
— Не знаю.
Женщина исчезла.
Алесь стоял в переходе над аркой и, прижав лоб к холодному стеклу, смотрел на безучастные кроны парка внизу.
Надо уйти отсюда. Хоть на минуту.
Прошел переходом, спустился по лестнице в яшмовую комнату и увидел идущих навстречу Вежу и пана Юрия.
— Сын милый! — сказал отец. — Что? Приехал о проекте разговаривать? Давай садись, поговорим.
Вежа незаметно пожал плечами. Мужчины сели в кресла. Темное лицо пана Юрия было утомленным.
Алесь понял, что совершил ошибку, придя сюда. Все нутро, все существо его тянулось туда, наверх.
— Так как же? — спросил отец. — Согласен на две трети надела без выкупа, а треть на выкуп?
Алесь что-то отвечал, сам не слыша своих слов.
— Что это ты, будто с того света пришел? — спросил отец.
— Устал с дороги, — сказал Вежа. — А ну, подбодрись малость, Алесь.
Но он мог бы и не говорить этого.
«Если только все будет хорошо, надо все отдать», — вспомнил Алесь и стал говорить. Он обдумывал это сто раз, и лишь благодаря этому его слова имели смысл, хотя он бросал их почти машинально.
— По-моему, вы на полдороги. И дед, и ты, отец.
— Пойдем, сыне, — сказал дед. — Потом.
— Нет, пусть скажет. — Глаза пана Юрия искали глаза сына.
— Не надо землевладения, — сказал Алесь. — Надо оставить себе поместную землю, сады, парки да заветные урочища… Ну, еще, может, ту землю, которая обеспечивает конные заводы и слуг. Все остальное отдать им.
Пан Юрий лихорадочно подсчитывал.
— По столько волок! — сказал он. — В Витахмо, скажем, по семьдесят десятин на семью. А где и больше. Запустят!
— Не сразу отдавать. По мере их обогащения. С вечным условием, чтоб на трети земли сахарный бурак и иное, что не продают, никому, кроме нас.
— Пo миру потомков? — вскинулся пан Юрий. — Из ума выжил сту-дент!
— Погоди, — настороженно сказал дед. — Пусть закончит…
— Пускай фермерствуют, — сказал Алесь. — Вы не понимаете того, что у них капиталы не те. Пока они сами могут завести сахарные и поташные заводы, стеклозаводы, плавильни, полотняные заводы и другие, мы успеем на приобретении их продуктов сделаться заводчиками, которым крестьянская конкуренция не страшна.
— Пo миру потомков пустить? — снова гневно спросил пан Юрий.
— Нищими, отец, станем, если так не сделаем. Разве наймит будет так работать, как мужик для себя, на своей земле? Поместьям все равно грозит обнищание при существующей системе, и вопрос лишь в том, сколько времени на это понадобится.
— Сахарные… Стеклозаводы… В купцов превратиться?
— В купцов — не в нищих. Только надел не подушный, а посемейный. Тогда большие семьи вынуждены будут часть людей посылать на сахарные заводы… по вольному найму. Может, так. А может, и этого не надо. Растет нужда в деньгах. Возрастет теснота в наделах. Да еще машины. Тогда надо ввести поощрительные цены на свеклу, лен, коноплю, картофель… Фабрики будут расти, и богатство будет у всех.
А сам думал: «Вздор! Какой вздор! Перед тем, что надвигается, такой вздор! Свекла, конопля, торба муки…»
— Я б на твоем месте подумал, — сказал сыну Вежа. — Что-то во всем этом есть. — И, посмотрев на внука, смилостивился, сказал пану Юрию: — Иди отдыхай. Я вот ему пару слов скажу и тоже погоню спать. А головы у нас дети, а, Юрась?
— Головы. — Шальные и хитрые глаза пана Юрия смеялись. Он дергал волнистый ус, прикрывая улыбку.
Ушел. Дед и внук сидели молча.
— Подожди ты здесь. Не терзайся — не поможешь… Сам придумал?
— Сам. Я пойду.
Дед понимал: надо успокоить, хоть на миг отвлечь мысли.
— Как думаешь Гелену обеспечить?
— Разве все будет хорошо?
Наступила тишина.
— Мямля! — сказал дед. — Первенцу!.. Землю тех двух имений, что за Суходолом. Дом в Ведрычах.
Алесь поднял глаза:
— Дедуля!
— Что «дедуля»? Дам, ничего не поделаешь.
Наклонился к Алесю:
— Идем выпьем с тобой.
Часом позже Алесь снова ходил взад и вперед по коридору. Вокруг была та же невыносимая тишина.
Показалось? Нет, не показалось. В тишине вдруг прозвучал болезненный стон. Еще стон… Еще… Стоны были тихие, сдержанные, но каждый пронзал сердце.
Не зная, куда деваться, Алесь открыл дверь. Небольшой, почти пустой чулан. Окошко в две ладони.
Он стоял среди пустых банок и мешков с мукой и горохом и ждал. Стоны… стоны… Или это в ушах?
Витахмовцы, говорят, когда-то были чародеями. Перед родами муж долго смотрел жене в глаза, а потом исчезал из хаты, шел в пущу и там кричал и бился о деревья, будто брал часть страданий на себя. И жены рожали легче.