Колосья под серпом твоим
Шрифт:
— Повторяй за мной, мальчик, — сказал отец.
— Хорошо, — шепотом ответил Алесь.
— Я пришел к вам, — прошептал отец.
— Я пришел к вам.
— У меня ничего нет, кроме вас.
— У меня ничего нет, кроме вас, — уже более твердым голосом повторил молодой.
— У меня нет ничего, кроме могил, потому что я ваш сын.
— У меня нет ничего, кроме могил, потому что я ваш сын.
Отец выпрямился, словно от какого-то вдохновения.
— Я клянусь любить вас.
— Я клянусь любить вас.
— Я клянусь защищать ваши
— Я клянусь… далеко от вас.
— Потому что я все равно буду здесь, с вами. Потому что меня нельзя отделить от вас.
— Потому что я… с вами… Потому что меня нельзя отделить от вас.
— Пока не прекратится живот людской на земле.
— Пока не прекратится живот людской на земле.
— Аминь.
— Аминь.
VII
Легкий звон упал с высоты звонницы на погост, на людей, выходивших из церкви, на окружающий парк. Звонница стояла неподалеку от стройной, сотканной из солнечного света церквушки, в веревках колоколов бился, словно муха в паутине, хромоногий звонарь Давид.
А из церкви навстречу солнечному июльскому дню выходили люди.
Алесь шел где-то посредине процессии.
— На твоем постриге будет мальчик, которому дадут держать твою прядь, — сказал отец. — Потом ты отблагодаришь его тем же. Это означает, что вы уже никогда не будете врагами. Не имеете права.
— А если и друзьями не будет?
Отец беспечно рассмеялся.
— Никто не заставляет. Но, я думаю, вам будет хорошо вместе. Это уж мы с матерью постарались. Он сын моего лучшего друга, покойного, — земля ему пухом, — Мстислав Маевский.
И вот теперь Алесь шел и напряженно ждал, каким он будет, этот неизвестный мальчик, с которым они теперь не имеют права быть врагами. Это ожидание отвлекало его от богослужения в церкви. Он запомнил лишь суровые, нечеловеческие большие глаза ангелов, их немножко отекшие лица и робкие, всепрощающие улыбки. Запомнил застывшие всплески их крыльев над головой и непонятного цвета — то ли розовое сквозь голубое, то ли голубое сквозь розовое — складки одежды.
Запомнил переливающуюся фиолетовую с золотом фелонь священника и то, как ниспадала вниз его епитрахиль — прямо, будто деревянная.
Страшный рык дьякона колебал огоньки свечей, заставляя иногда мелко звенеть стекла.
Все это было как сон.
Он знал, что фрески их древней церкви были чудом, о котором говорили все альбомы, даже изданные в Париже, что их протоиерей мастер и за это награжден камилавкой, набедренником и золотым наперсным крестом, что загорщинского дьякона за его чудесный бас давно собирались перевести в Могилев, к архиерею, да побоялись портить отношения со стариком Загорским.
И все это было как дурман, и он почти обрадовался, когда богослужение окончилось.
Спускаясь по ступенькам, искоса поглядывал на новую личность, которая называлась «пострижным отцом' . Пострижной шел сбоку от него,
Это был дальний родственник Алеся Петр Басак-Яроцкий, хозяин небольшого имения, бывший офицер. На поясе у Басака висели серебряные ножницы.
И вот Алесь увидел ковер, а возле ковра группу людей. В стороне от них стоял мальчик, которому было, наверно, страшновато от торжественной церемонии. Светловолосый, с золотистыми глазами, — словно напоенный солнцем мед, — видимо, немножко слабее Алеся, более худощавый, он стоял на ковре, держа в руках дорогой ему медальон на длинной золотой цепочке.
Алесь не знал, куда ему идти, и потому едва не совершил ошибки, направившись к группе людей.
Басак-Яроцкий положил руку ему на плечо.
— Правее фронт, племянничек, — чуть слышно сказал он.
Теперь Алесь шел прямо на мальчика. И едва ноги его коснулись большого пушистого ковра, со звонницы снова грянули, радостно залились колокола.
Глаза мальчика ласково смотрели на Алеся.
— Смотреть веселей, — шепнул пострижной. — Подайте друг другу руки.
Алесь почувствовал в своей руке руку Мстислава.
В тот же миг все остальные, кроме этих трех на ковре, даже отец, опустились на одно колено.
— Княжеский сын Александр Загорский, сын Георгия, внук Даниила, правнук Акима и праправнук Петра, склони последний раз свою голову.
Это провозгласил Басак-Яроцкий своим хрипловатым басом.
Алесь наклонил голову.
— Отрок Александр, — сказал пострижной, — ты постригаешься сейчас в подростки, как то велят обычаи этой земли. Видишь ты своего пострижного брата? Обнимитесь первым мужским объятием.
Они обнялись. Алесь ощутил на плече руку Мстислава.
— Скажите друг другу на ухо несколько сердечных братских слов.
Глаза Мстислава смеялись у глаз Алеся. Затем Алесь услышал шепот.
— Попался? — спросил молодой Маевский. — Плюнь. Они считают, что мы желторотые, так давай прикидываться и дальше. Пускай уж потешатся.
— А я и плюю, — с внезапным горячим чувством к этому хлопцу шепнул Алесь.
Взрослые с некоторым даже умилением смотрели на двух красивых подростков, которые с такой очевидной нежностью шептали друг другу на ухо слова братства.
— Ты, брат, вроде того скочтерьера. — Мстислав дрожал в объятиях Алеся от затаенного смеха. — Знаешь, как их щенков определяют, чистопородные они или нет?
— Знаю, — улыбнулся Алесь. — Берут за хвост и поднимают в воздух. Настоящие не визжат. Держат марку.
— Вот и ты держи марку. Постарайся уж не визжать, как дворняга. Все это чепуха. Неприятно, но это недолго.
— Постараюсь.
Они не заметили, что усы старого Басака как-то подозрительно подергиваются.
— Поцелуйтесь, — сказал Басак-Яроцкий. — И помните: вы сказали слова братства и целовались еще тогда, когда были детьми.