Колосья под серпом твоим
Шрифт:
Аллея забирала по невидимой дуге все левее и левее, и вот глазам открылся боковой двор дворца, жадно, словно клешнями краба, охваченный двойной колоннадой. В том месте, где она расступалась, золотились раскрытые створки ворот. И снова мертвая тишина. Песок двора ровный, и на нем ни одного следа. Как будто он так и лежит сто лет.
Посредине двора молча стоит мраморная, в натуральную величину, копия с флорентийского Давида.
Алесь соскочил с коня и начал отвязывать уток, спиной ощущая безлюдье и мертвую тишину.
Он не вздрогнул, он все время ждал этого и, все еще стоя спиной к голосу и отвязывая уток, ответил:
— День добрый!
Потом, держа уток в руке, обернулся на голос. На верхней ступеньке крыльца стоял человек.
Он был, пожалуй, саженного роста, могучий, но казался маленьким и одиноким посреди этого мертвого двора.
Человек стоял и смотрел на него спокойно, немножко иронично и испытующе.
Алесь протянул человеку уток:
— Это вам.
— Надеешься, что за день больше не съешь? — холодно спросил тот.
— Надеюсь.
Человек оценивал. У человека была седая грива волос, наперекор обычаям века не знавшая парика.
Неподвижно стоявший человек все смотрел на Алеся и оценивал:
«До чего похож на прадеда Акима! Даже жесты. Даже манеры. Даже голос. Волосы, правда, и у снохи каштановые, но это не от нее… Такие у Акима, у отца, были… И не изнежен… Соколятник, как прадед… Манеры только хуже, величия мало… Это уж от проклятого века… Все Акимово… Нет, не все… У того были синие глаза, а у этого серые, материнские… Значит, дрянь внук, потому что это женщине подходит, а мужчине, да еще Загорскому, н-нет… Будет, как сынок, ни теплый, ни холодный… Да еще, храни господь, в церковь потянется… К крысам, к Курьянову племянничку, капралу…»
И, словно сразу утратив всякий интерес к Алесю, человек сказал:
— Так тому и быть… Идем, князь…
Это «князь» прозвучало ровно, спокойно.
Вежа бросил уток на ствол пушки и пошел впереди, вытирая ладони. Пошел, не интересуясь, идет за ним внук или нет.
Косюнька осталась посреди двора, и только Алма побежала за дедом, изредка оглядываясь на своего хозяина, словно не понимая, что связывает его со стариком и что вообще нужно с этим дедом делать — кусать за ноги или поджимать хвост…
— Собака?… Кто позволил?
— Никто, — сказал Алесь, глядя прямо ему в глаза. — Я подумал, что если вы не хотите видеть людей, так, может, собака хоть немного будет разнообразить наше времяпрепровождение.
— Пожалуй, ты прав, — сказал старый князь. — Собачья низость не так бросается в глаза. Она — врожденная. Довольно милая собачка.
Вышли из туннеля, и тут глазам открылся партерный фасад дворца, огромный, трехэтажный, с круглым бельведером, покрытым золотом.
— С южной стороны фасада есть каскад, — сурово сказал князь. — Сотня статуй. Некоторые с механизмами. Не будешь досматривать, загубишь — грош тебе цена.
Алесь молчал. Ему не хотелось разговаривать с этим человеком. А князь, казалось, не замечал этого.
Четвертая балюстрада кончилась над обрывом. Вниз вели ступеньки, мимо которых проезжал Алесь. А дальше аллея, берег Днепра, бесконечная даль.
…Князь торопился. Он уже жалел, что решил познакомить этого чужого человечка с его будущими владениями.
Это было утомительно.
— Надумаешь приехать… по неотложному делу — сразу же приезжай, — сухо сказал князь.
— Вряд ли надумаю приехать.
— Это почему?
— Дома веселее.
— Возможно. Но забавлять тебя мне, пожилому человеку, не к лицу. В мои времена дворяне твоего возраста валили диких кабанов… У вас вместо этого, кажется, церковь? Есть она?
— Есть.
— Тебе, конечно, там интереснее. Приедешь — поставь там за меня свечки Курьяновым святым Кукше да Сергию, да еще какой-нибудь святой Матрене-мокроподолице.
— Поставлю, — сухо сказал Алесь. — Почему не оказать услуги тому, кто верует?
Удар был несправедлив, под самое сердце, но мальчик не знал этого.
Князь, поджав губы, посмотрел на него, но ничего не сказал.
Строгое здание с узкими окнами стояло в парке, примыкая к площадке, обнесенной каменной стеной.
— Мой арсенал, сказал Вежа. — Оружие, как говорят, со времен Гостомысла и до наших дней. Здесь его чистят, берегут… Здесь учат — в этом дворе, за стеной, — лошадей, чтоб не боялись выстрелов… Все это никому не нужно… Как все на земле.
…В арсенальном зале произошла стычка.
Князь показывал сабли, старые мечи, кинжалы, корды. И вот одна сабля, легкая даже на вид, с ножнами, инкрустированными красной яшмой и медовым янтарем, показалась Алесю такой привлекательной, что он потянулся к ней и начал ощупывать инкрустацию руками.
Князь терпеть не мог этой привычки.
— Поздравляю, — сказал он. — Это тебя в дядькованье научили таким манерам, чтоб все лапать? Да, может, еще, поплевав, и потереть полой свитки?
У Алеся вспыхнули щеки. Трогать можно было все, кроме его мужицкого прошлого. Мальчик поднял глаза:
— А почему б и не взять в руки?
— Это инкрустация.
— Это сталь, — сказал Алесь. — Все остальное — только довесок к ней. А его может и не быть.
— Это парадное оружие, — сухо объяснил старик. — Украшение.
— Оружие не может быть украшением.
— Ого! — сказал князь. — Где же это ты научился уважению к оружию?
Алесь смотрел прямо в глаза этому человеку, которого он, кажется, начинал ненавидеть.
— У мужиков, — сказал он. — У тех, у кого его мало, но оно все при деле.
— При де-еле, — протянул князь. — Господские дрова рубить.
— Мало ли что оно может рубить, — сказал Алесь.
Холодная ярость звенела в его ушах. А князь подбавлял огня:
— Если б оно при деле было, как ты говоришь, не сидели б мы здесь с тобой. Так что ты мне своих чернопятых не хвали.