Колумбы российские
Шрифт:
У пристани Баранов вдруг от неожиданности остановился. Там, прямо на земле, сидели несколько десятков раскрашенных индейцев-колошей. Его бывшие враги пришли попрощаться с ним. Все они были старые, седые — вероятно, те, которые шестнадцать лет тому назад нападали на Михайловский форт и рубили головы защитникам. Может быть, среди них были и последние защитники индейской крепости на месте теперешнего Новоархангельска, сожженной Барановым в 1804 году. Увидев Баранова, индейцы что-то глухо загудели и затрясли руками. В их лицах не было вражды. Наверное, они давно забыли свою ненависть к этому человеку и старались теперь на прощание выразить ему свое
Как только Баранов поднялся на борт корабля, капитан Гагемейстер отдал приказ сниматься с якоря и выходить в море. «Кутузов» медленно потянулся к выходу из гавани. Корабельные пушки загрохотали салютом крепости, откуда послышался ответный салют кораблю и уезжающему основателю Новоархангельска Баранову.
Долго еще видели жители селения, оставшиеся на берегу и на пристани, сутулую фигуру Баранова, стоявшего неподвижно у борта и смотревшего на медленно удалявшуюся от него крепость и селение, где он прожил лучшие годы своей жизни. Ирина, Семен и Антипатр махали платками до тех пор, пока они еще могли видеть отца. Вскоре судно скрылось за одним из островов, паруса исчезли, и толпа стала расходиться. Баранов уехал, и люди отправились заниматься своими делами. Жизнь в колонии должна была продолжаться, хотя теперь и с новой администрацией и по новому уставу. Но память об основателе города оставалась повсюду. Да и как могли ситкинцы забыть человека, правившего Русской Америкой двадцать восемь лет!
Океан был спокоен в этот прекрасный зимний день. Волны по-прежнему набегали на песчаный берег, как это было четырнадцать лет тому назад, когда Баранов во главе своих сорвиголов бросился на штурм индейской крепости. Много теплых летних месяцев и так же много суровых, штормовых зим пришло и ушло, но поселок Новоархангельский остался стоять, не поддаваясь атакам времени и непогоды — остался и продолжал расти, как и предсказывал Баранов.
4
Зимние штормы сменялись тихой, приятной погодой, которую вдруг вытесняли новые злобные ветры из полярных районов, пока, наконец, корабль не вошел в полосу теплых субтропических бризов. Штурвальный на судне твердо держал курс на юг, к теплу, к Сандвичевым островам.
Организм Баранова, всю жизнь прожившего в условиях холодного, сурового, северного климата, стал пошаливать, сдавать. Как будто стало легче, теплее. Приятно было сидеть на палубе и любоваться спокойными синими, а иногда и зелеными водами тихого, тропического, а потом и экваториального океана.
Воздух стал неприятно влажным, душным и жарким даже в океане, где, казалось, морские бризы должны были приятно охлаждать разгоряченное тело. Баранов почувствовал, что ему стало трудней дышать, стали беспокоить частые приступы астмы. Как видно, теплый, благодатный юг не подходил ему, и он стал мечтать о холодной погоде Ситки. Люди, плывшие с ним, и даже обычно ничего не замечавший капитан Гагемейстер, стали беспокоиться об ухудшавшемся здоровье Баранова.
— Как-то теперь в Новоархангельске? — не раз спрашивал он штурмана Подушкина, решившего оставить Америку и отправиться с Барановым. — Ведь там теперь холодно, может, снег идет. Первую зиму в своей жизни я в этом году не увижу снега… Интересно, как там справляется Семен Иванович Яновский? Молод еще он, неопытен… хотя, должен признаться, энергии у него хоть отбавляй.
Потом мысли его перебегали на детей:
— Ирина да и Антипатр все еще в моих мыслях малые дети. Ведь оставил я их одних… Ну да что это я накуксился… большие они уже — Ирина замужем, прекрасный муж, а Антипатр на корабле, заправский моряк!
День за днем, чем дальше уходил корабль на юг, думы Баранова все чаще и чаще возвращались к его любимой Ситке. Все дни он только и думал, и мечтал о своих старых соратниках, о прошлых схватках с индейцами… о своих беспрерывных склоках с директорами компании, на расстоянии совершенно не понимавших всех проблем колонии. И ни разу за все эти дни он не вспомнил о своей жизни в России, о прошлом, о времени до того, как он поступил на службу в Шелиховскую компанию. Этот период жизни был совершенно стерт в его памяти. Он просто не хотел думать о тех «бесцельно потерянных» годах.
Прошел почти месяц, и 23 декабря «Кутузов» подошел близко к Сандвичевым островам. Баранов оживился, надеясь, что корабль зайдет туда и ему наконец удастся в первый раз в жизни встретиться с королем Томеа-меа.
У Гагемейстера были другие планы. Он торопился домой, в Кронштадт, и не собирался доставить Баранову это небольшое удовольствие. Сандвичевы острова его интересовали только с точки зрения навигации. Там дули попутные ветры на запад, и он отдал приказ положить курс на Манилу, главный город Филиппинских островов.
В это время года ветры мало благоприятствовали кораблям, и движение «Кутузова» сильно замедлилось. Стал ощущаться недостаток пресной воды, и Гагемейстер распорядился зайти на остров Гуам, где в гавани Умаша он наполнил бочки пресной водой, которой теперь должно было хватить до острова Ява. Вышли из Гуама 28 января нового 1819 года.
Более двух месяцев «Кутузов» неуклонно шел на запад, а потом круто повернул на юг и направил курс прямо на Батавию; на остров Ява, куда благополучно прибыл 7 марта. Здесь по непонятным причинам корабль простоял тридцать шесть дней Гагемейстер объяснял долгую стоянку необходимостью сделать запасы провизии и воды, для того чтобы успешно закончить путь в Кронштадт. Конечно, столько дней для этого не требовалось, но капитану нужно было также произвести основательный ремонт корабля, сильно потрепанного от долгих путешествий по океану.
Сразу же, войдя в гавань Батавии, все почувствовали «прелести» экваториального климата. Даже на расстоянии нескольких миль от Батавии ощущались тяжелые пряные запахи экзотического острова, а главное, стояла удушливая, влажная жара. Когда корабль вошел в гавань, казалось, что он вошел в цветочный парник или оранжерею. Воздух был неподвижен, тело сразу же покрывалось потом, который бежал по лицу и шее ручьями, и все время хотелось пить и пить, чтобы восполнять влагу в теле, беспрерывно выходящую потом. Было так жарко, что, казалось, даже в горячей печи или духовке было прохладнее.
Все это, конечно, только усугубило пошатнувшееся здоровье Баранова. Вероятно, если бы корабль, долго не задерживаясь в Батавии, сразу же вышел в Индийский океан, где по крайней мере по ночам становилось бы прохладнее, Баранов почувствовал бы себя лучше. Здесь же, в оранжерейном климате, он сильно страдал, его постоянно мучили приступы удушливой астмы. Жаркий воздух был наполнен миазмами тропических бактерий, бороться с которыми ослабевшему организму было трудно. Маленькая каюта Баранова накалялась так, что в ней даже ночью не было отдыха. Да и температура в Батавии ночью мало отличалась от дневной, разве что не было жарких лучей солнца.