Колыбель твоих оков
Шрифт:
В гостиной накрыты несколько высоких столов, на них — уже наполненные сверкающие бокалы на высоких ножках, маленькие тарелочки с закусками, установленные правильными рядами. Я нигде не вижу стульев для гостей. И хотя в гостиной есть диваны и кресла, обитые кожей шоколадного цвета, никто не присаживается. При входе в гостиную стоят два человека в черных брюках и белых рубашках, они, очевидно, будут обслуживать гостей.
Я оглядываюсь в поисках Эммануэля, но нахожу его далеко не сразу. Пройдя по коридорам разной длины мимо череды разных комнат, я натыкаюсь на небольшую, вторую или третью по счету, своеобразную мини-кухню или, скорее, бар. Эммануэль стоит в задумчивости, прислонившись спиной к барной стойке. Увидев меня, он на некоторое время задерживает
— Эммануэль, что вы делаете здесь, так далеко от ваших гостей?
— То же самое я могу спросить и у тебя, — Эммануэль наконец усмехается, но его глаза остаются напряженными. По крайней мере, его уникальный стиль общения остался все тем же.
— Я не видела вас на кладбище…
— Я попрощался с отцом, — мрачно кивает он, прерывая меня.
— Я искала вас, чтобы выразить мои глубочайшие соболезнования вашей утрате. Я практически не знала вашего отца, но могу себе представить, насколько он был вам дорог, и в такие моменты, как никогда, нужен…
— И кто же? Друг? Хочешь быть моим другом? — Эммануэль приближается ко мне нетвердой походкой.
Я никогда не видела его в нетрезвом состоянии, поэтому чувствую себя растерянной.
— Я могла бы быть вашим другом, да, — смущенно произношу я.
Мое предложение повисает в воздухе.
— Ты не хочешь быть моим другом, поверь мне, — уверенно произносит Эммануэль, но я чувствую, что за его словами скрывается что-то еще.
— Мне кажется, уже поздновато, — отвечаю я.
— Поздновато для чего? — он задерживает взгляд на моем платье, отчего все мое тело пронизывают сотни электрических разрядов.
— Для таких советов, — проговариваю я резко, и меня оглушает его смех.
Эммануэль подходит ко мне еще ближе, и я еще сильнее ощущаю запах крепкого алкоголя: вероятно, он пьет виски. Таким знакомым и даже нежным жестом он убирает мою выбившуюся из пучка прядку за ухо.
— Я не знала, что вы пьете.
— Я и не пью, — как обычно, его глаза напряженно всматриваются в мои. В отличие от всех предыдущих раз я не отвожу глаза, а, наоборот, выдерживаю его пристальный взгляд.
— Никто вас не осудит в такой день.
— Не осудит? — на его лице холодная усмешка. — Как будто мне не наплевать на всех этих дармоедов, — Эммануэль делает глоток своего огненного пойла. — А ты не переживай за меня. Друг, — добавляет он, прищуривая глаза, явно провоцируя меня продолжать.
И я, как всегда, попадаюсь на эту уловку.
— Мне жаль, что вы проходите через все это. Я не понаслышке знаю, каково это — терять любимых людей.
Глаза Эммануэля загораются каким-то адским огнем.
— Любимых? Ты, наверное, имеешь в виду моего отца? В таком случае, тебе не о чем беспокоиться. Он был, мягко говоря, хреновым папой. Так что он заслужил все, что с ним произошло, а может быть, даже легко отделался, — от удивления я теряю дар речи. — Только не надо говорить, что он тебе понравился. Этот старый засранец в жизни ничего так хорошо не умел, как подчинять и ломать души людей.
Эммануэль в один глоток осушает бокал.
Вот это откровенность. Я не рассчитывала на такую правду. Я не представляю, с чем был связан конфликт Эммануэля с отцом, но от этого веет, несомненно, чем-то серьезным.
— Что, не ожидала? — читает он мои мысли. Он, безусловно, в курсе, какой эффект оказывает на меня.
Эммануэль возвращается к бару и достает с полки шикарного вида бутылку ирландского виски. Могу поспорить, что вот так выглядит хит-парад самого дорогого виски в мире. Эммануэль наливает себе очередную порцию.
— Шла бы ты домой. Здесь ты утратишь последние капли благоразумия, — последнее он проговаривает очень тихо.
— К вам домой? — с привычной ловкостью я игнорирую его предупреждение.
— К себе домой, моя дорогая, — холодно проговаривает он и больше не смотрит на меня. — Неужели ты не замечаешь, как мой мир влияет на твой? Сколько раз за то время, что ты проработала у меня, ты подвергалась опасности? Другая бы уже бежала без оглядки, а ты все еще здесь, да еще и утешить меня пытаешься, — в его словах я чувствую горечь, и мое сердце сжимается. — Хотя тебе утешение нужно больше, чем кому-либо из нас, — наконец он устремляет свой взгляд на меня. Я задерживаю свое дыхание — это, наверное, самая длинная реплика, которую произносит Эммануэль в мой адрес, и, несмотря на серьезность темы, я боюсь испортить этот момент. — Я очень редко о чем-то сожалею, но я действительно раскаиваюсь в том, что не смог уберечь тебя от самого себя. Мне очень жаль.
Эммануэль залпом опустошает свой бокал и молча уходит, оставляя меня гадать, что на самом деле произошло с его отцом, и какое отношение имею ко всему этому я.
Глава 25. Решение
Я возвращаюсь в большую гостиную и вижу, что гости разделились на небольшие группы и разговаривают вполголоса, держа в руках бокалы. Я решаю тоже взять бокал, не планируя пить вино, просто для того, чтобы присоединиться к своим знакомым. Но ко мне сразу подходит один из водителей мерседесов, я видела его в другой машине. У него необычная внешность — совершенно белые волосы, брови и ресницы, при этом радужная оболочка глаз светло-зеленая, поэтому, очевидно, он не альбинос, как я подумала сначала. Он наклоняется ко мне и очень тихо произносит:
— Меня попросили отвезти вас в Бостон. Следуйте за мной, пожалуйста.
Какая организованность. Видимо, Эммануэль не собирается терпеть меня дольше положенного, и предел его терпения приходится как раз на этот момент. Я и сама не считаю для себя возможным оставаться в этом доме ни минутой дольше.
Я следую за водителем, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих. Мне кажется, что все негромкие разговоры в гостиной сразу смолкают. Я поворачиваюсь, чтобы кивнуть Изабелле, Марии, Бруно и Вуну, и вижу их удивленные глаза. Я не знаю, подозревают ли они меня в чем-то предосудительном, но их взгляды говорят сами за себя. И единственное, о чем я сейчас сожалею, это то, что мой отъезд мог бы быть не таким демонстративным.
— Мы заберем ваши вещи, и потом я доставлю вас домой, — говорит мне водитель, как только мы садимся в машину.
Пока мы едем в Бостон, я решаю привести свои мысли в порядок, успокоиться и разложить все по полочкам.
Так, о чем я сегодня узнала? Во-первых, Рустерхольц мертв. А это значит, что мне не придется свидетельствовать против него в суде, и я вообще больше никогда его не увижу. И это хорошие новости. Я не позволяю себе чувствовать угрызений совести по этому поводу. Во-вторых, я совершенно точно уверена в том, что Эммануэль причастен к его смерти. А вот как к этому относиться, мне не совсем понятно. Могла ли быть смерть Рустерхольца простой случайностью? Я думаю, нет. Стоит ли мне потребовать у Эммануэля ответить на мои вопросы? Расскажет ли он мне всю правду? В чем я уверена, так это в том, что этот человек не остановится ни перед чем: у него есть деньги, связи, власть. А еще в нем есть какая-то внутренняя ярость. И если он тогда решил избавиться от Рустерхольца, то вряд ли бы вдруг передумал. В связи с чем напрашивается следующий вопрос: причастен ли Эммануэль, в свою очередь, и к тому, что случилось с его отцом? Это, конечно, звучит чудовищно и маловероятно, но, если отбросить все эмоции, насколько хорошо я знаю Эммануэля? Если вспомнить все то, что мне так усердно пыталась вдолбить Бетан, Эммануэль обладает невероятной эрудированностью и умом (и это неудивительно — он всемирно известный ученый), обаятелен и авторитарен, но в то же время опасен, он манипулятор и лишен всякой эмпатии. Насчет последних качеств я все же склонна сомневаться, или мне просто не хочется смотреть правде в глаза.