Колыбельная для брата
Шрифт:
— Ты, смотри, не вздумай болтнуть про Чирка.
— Не вздумаю, — рассеянно сказала Женька. — А ты не притворяйся суровым, ты не такой.
— А какой? — растерянно спросил Кирилл.
— Ну… я не знаю.
— Не знаешь, а влюбилась в третьем классе, — пробормотал Кирилл. Он хотел быть язвительным, но, кажется, покраснел.
— В третьем классе всё было проще, — серьёзно проговорила Женька. — В третьем классе ты пел песни про Чебурашку, а не такие, как эта… «Колыбельная».
— Это песня про то, как люди боятся, — вдруг сказал Кирилл. — Знаешь, бывает так: ветер, огонь, гроза. Люди боятся, но идут.
— Куда?
— «Куда»… — усмехнулся Кирилл. — Куда надо. Ясно, что не кошельки таскать!
— Ну вот, — огорчённо сказала Женька. — Сам заступился за Чиркова, а теперь…
— А я не про него…
— А про кого?
— Вообще…
— Странный ты, Кирилл.
— Почему?
— Не знаю… Ты похож на Тиля Уленшпигеля.
— Перегрелась ты на солнышке, — сказал Кирилл и представил себя со стороны, как в зеркале.
— Нет, в самом деле. Такой же худой, и волосы… И… какой-то отчаянный. У тебя тоже пепел стучит в сердце?
— Да ну тебя, — пробормотал Кирилл и от большого смущения брякнул: — Ничего у меня не стучит. Урчит только — в животе от голода.
Тут же он понял, что сморозил глупость, и торопливо проговорил:
— По-моему, это ты отчаянная. Так носишься на велосипеде. Я даже не думал, что ты так можешь.
— Что ты! — обрадованно сказала Женька. — Это я с перепугу. Знаешь, как я перетрусила, когда в овраг скатывались!
— Ну вот, — сказал Кирилл. — Значит, эта песня и про тебя… Ну, пока…
Они стояли на углу улиц Грибоедова и Мичурина, и надо было расходиться.
— До свидания, — сказала Женька и, глядя Кириллу в глаза, протянула узкую ладошку с плотно сжатыми пальцами. Кирилл осторожно взял эти пальцы и вдруг спросил:
— А на кого я был похож в третьем классе?
— На себя самого, — без улыбки ответила Женька. — Ну, до завтра.
Они разошлись, немного встревоженные странным своим разговором, но в общем-то почти беззаботные и уверенные, что сегодняшний день больше не принесёт никаких сложностей. Они ещё не знали, что школьные заботы не кончились.
Когда Женя вернулась домой, мама сказала:
— Наконец-то! А у нас Ева Петровна…
А Кирилл медленно ехал по обочине и увидел Зою Алексеевну, которая с тяжёлой сумкой шла по краю тротуара.
Зоя Алексеевна тоже увидела Кирилла. Они сошлись почти вплотную. Разойтись просто так было невозможно, Кирилл это чувствовал. Поздороваться? Но он уже здоровался с Зоей Алексеевной перед сегодняшним горьким разговором. Что было делать? Кирилл сделал то, что сделал бы и раньше, до сегодняшнего дня. Сошёл с велосипеда, оттянул зажим багажника и сказал:
— Ставьте сумку, Зоя Алексеевна. Я довезу.
Только не было у него улыбки.
И она молча опустила сумку на багажник. Кирилл вёл велосипед за руль. Шли и молчали. Но долго молчать было нельзя. Зоя Алексеевна негромко проговорила:
— Жестокие слова ты сегодня сказал мне…
Кирилл чуть заметно шевельнул плечом. Это можно было не заметить. А можно было заметить и понять так: «Что сказал, то сказал. И не жалею».
Зоя Алексеевна кивнула:
— Понимаю. Не раскаиваешься.
Не поднимая головы, Кирилл сказал почти шёпотом:
— Нет.
— Ты считаешь, что я предала тебя. Почему? Потому что поверила, будто ты виноват?
— Да.
— Что ж… Наверно, ты прав по-своему.
Кирилл вскинул глаза и встретился с ней взглядом. Всё так же тихо, но не опуская взгляда, он проговорил:
— Я, Зоя Алексеевна, по-всякому прав.
Она улыбнулась коротко и грустно и вдруг спросила:
— Ты не мог бы сейчас зайти ко мне?
— Зачем?
— Чтобы закончить наш разговор.
Он спросил слегка удивлённо:
— Разве нужен ещё разговор?
— Нужен… Если не тебе, то мне нужен.
Кирилл опять стал смотреть вниз.
— Хорошо, — сказал он. — Только для чего? Всё равно вы мне не верите.
— Да верю! — неожиданно громким голосом воскликнула она. Кирилл даже вздрогнул. — Верю я тебе, Кирюша. Я сразу же поняла, что ошиблась. Я десять раз готова попросить извинения. Но я хочу, чтобы ты понял… Горько мне от твоих слов… Я тебя очень прошу — зайдём.
…Зоя Алексеевна жила в глубине заросшего двора, в старом двухэтажном доме, на первом этаже. Раньше, давным-давно, Кирилл не раз бывал здесь. В подъезде почему-то всегда пахло жареной рыбой. И сейчас Кирилл опять ощутил этот запах. На миг он почувствовал себя третьеклассником, прибежавшим сюда разучивать к первомайскому празднику песню о красном командире.
Велосипед поставили под вешалкой, и Кирилл по мягким домашним половикам вошёл в комнату. В знакомую комнату с письменным столом и книгами, с пианино под вязаной накидкой, с узким диваном. С большого фотопортрета строго смотрел пожилой человек в форме железнодорожника — давно умерший муж Зои Алексеевны. Он и раньше так же смотрел со стены, когда Зоя Алексеевна уходила готовить чай, а мальчишки на диване затевали тихую возню…
— Садись, Кирюша, я чайник поставлю.
— Спасибо, мне не надо.
— Кирилл…
— Правда, я не хочу. Я уже пил у Черепановой.
— У Жени? Вы дружите?
— Да нет, я сегодня первый раз к ней зашёл. Случайно.
— Она хорошая девочка…
Кирилл улыбнулся. Они посмотрели друг на друга и поняли, что надо вернуться к главному разговору.
— Садись… Вот сюда, на диван. А я в кресло… Так вот, милый мой, храбрый, непреклонный Кирилл, ты был, конечно, прав, когда на меня обиделся. Но всё-таки прав не «по-всякому». Ты ещё мальчик… Не обижайся, быть мальчиком прекрасно. Только вы, мальчики, обо всём судите слишком решительно. Вы просто ещё не знаете, что люди меняются… хотя сами меняетесь каждый день…