Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни
Шрифт:
Я в Москве, последнее время в Москве. Я мечтаю об этой мечте, хочу уехать, забыться, в деревеньке где-нибудь заселиться – и всё. Козочку, курочку и домик – и больше ничего мне не надо. Всё остальное я сам сделаю, руки у меня не из жопы. Я сруб могу рубить, я по деревяшке могу, по штукатурке, по шпаклёвке, плитку – могу, в своё время научился.
– Ты мне скажи, что ты думаешь о власти о нашей теперешней?
– Для меня это сложный вопрос, правда, как бы тебе это помягче сказать, не нагрубить бы. Я могу сейчас такую вещь произнести, я не знаю, ошарашит она тебя или нет. Но можно, я так коротко и внятно: я им не верю никому. Ложь, ложь, ложь. Причём кругом, вся высота – одна ложь. Нет ничего, справедливости нету, я не знаю, может, я общаюсь с такими людьми, но я же вижу всё… Пускай
Я при коммунизме, когда на стройках строился после техникума, у меня была зарплата восемьдесят рублей, мне хватало на всё. Мне колбаса не нужна была, мне, правда, на всё хватало. И чего, далеко уехали, нормально уехали от царя к царю? Через мгновение – сто лет. Я посмотрю, как они дальше будут, я так посмотрю, дай бог только счастья мне увидеть, кого же он поставит приемником. Не удивлюсь, Шойгу если, я не удивлюсь. Или как у нас Васильева-то с Сердюковым-то награбили миллиарды – не села. [1] А знаешь, почему не села? А потому что сестрёнка жены Медведева родная. Ну как, кто же её посадит-то, ну кто? Пускай живут, только они не задумываются никогда знаешь о чём? Страдать-то будут ихние дети за грехи-то ихние.
1
Имеется в виду коррупционная схема 2012 года в ОАО „Оборонсервис“ Минобороны с хищением более 3 миллиардов рублей. В мошенничестве была замешана начальница департамента имущественных отношений Минобороны России Е. Н. Васильева, ряд высших чиновников Минобороны и министр обороны А. Э. Сердюков. Несмотря на огромный размер хищения Васильева отбыла в тюрьме минимальный срок, жила под домашним арестом и вскоре была досрочно освобождена. Сердюков был снят с должности. Но несмотря на злоупотребление должностными полномочиями, уголовное дело против него было прекращено ГВСУ и прокуратурой, и он смог благополучно продолжить свою карьеру.
Ты что думаешь, если много денег – ты счастливый? Поверь мне – нет, лучше их не видеть, и не надо они. У меня тоже были и машины, всё было, реально по тем временам я имел трёшку, потом я „Минск“ мотоцикл купил с нуля. У меня всё было, а сейчас ничего нет и не надо вообще. Я же говорю: маленький домик, пусках захлабученный будет, я его выровню. Сам лично и подрубки сделаю, и поддомкрачу, всё сделаю – было бы желание.
А я им не верю, мне они лично ничего хорошего не сделали – вообще. Для меня они, знаешь, я живу другой жизнью. Вот можешь себе представить: что они есть, что их нет, ну то есть по барабану. Выбирают их там, не выбирают – мне по барабану. Для меня это не существует, это ихняя отдельная жизнь, а у меня своя. И знаешь как, муравейник видел? Рыженькие отдельно живут, чёрненькие отдельно, помельче – отдельно. Вот видишь, хорошо, что с тобой посидел, пообщался, душу тебе излил. А то ведь не с кем. Нет, был как-то один, но он погиб. А с тобой приятно даже пообщаться, приятно.
– А друзей нет у тебя на улице?
– Нет, у меня вот Павел. Да и то, как тебе объяснить, есть, конечно, Павел, я его считаю другом, а так вообще здесь только хорошие знакомые – и всё. То есть я к себе в душу не подпускаю никого. Я в своё время огорчился очень сильно, и я в свою душу никого не подпускаю. Живу своей жизнью, кто-то понимает меня, кто-то – нет. Я никому не мешаю, но и не позволяю в моё лезть. Какой-то человек агрессивный или лес имел, мне по барабану – не подпускаю, мне это неинтересно и не нужно. Мой интерес – природа, я действительно свою мечту осуществлю, у меня задумки есть, хорошие задумки. Я уеду, я сам себя могу обеспечить, честно если. Я даже как-то вот хотел письмо написать, чтобы отказаться от пенсии.
Потому что ту пенсию, которую мне дают – это смех и грех. Ну как,
Ну ты на четыре тыщи проживёшь? Вот даже будет девять, а я живу… Почему я на паперти-то? Так ведь половина полиции-то понимает, они реально понимают. Конечно, а как же? Я сколько раз говорил: ребята, мне жить не на что, ну реально, мне не на что жить! Я говорю: если у меня нормально, я чего, буду сидеть на подати? Другие воруют вон ходят телефоны, хироны, а я не делаю этого, я на паперти сижу. Я не делаю лишних движений, они мне не нужны.
Конечно, не только с провинции [бездомные едут]. Основное – это приезжие все, то есть нету коренных москвичей, нет. У любого спроси: нету их. Москва – это государство в государстве, здесь даже думают по-другому и живут по-другому. А в провинцию уедь, за сто километров от Москвы отъедь: там люди совсем по-другому живут, другой жизнью. Там, в провинции, они действительно родину любят. Чего же коттеджи строить едут к нам в глубинку: дома где – у нас в деревнях, озёрчики подавай – у нас. Вот она любовь-тов чём, фикус-пикус. Потому что все туда хотят, подожди, ещё время не пришло. Я уверен, как только какой-нибудь геморрой начнётся здесь, все улетят в провинцию, все. Как только сыр-бор начнётся – влёгкую, все улетят.
– Мне кажется, те, у кого настоящие деньги, огромные деньги в правительстве – они на Запад все уедут, даже не к нам, в провинцию.
– Тем, у кого огромные деньги, я не завидую: дураки – ничего нет. Представляешь, вот чемодан денег у тебя стоит евро, а душа пустая, выпить даже не с кем. А когда вот с душой, как у нас бывает: в деревне мы в баньке посидим, пивка с самогоночкой сжахаем, на рыбалочку сходим, всё хорошо, всё вообще благодать! А лучок-то когда с грядки раз – в рукомойничке-то помыл, вот оно твоё, а не это – магазинное, жевать там нечего. Это твоё, родное, а яички-то наши, курочки сами дают, а не то, что их там шпигуют, как плодоножки хуячат.
Мне ближе, наверное, те времена, потому что, может, оттого, что из-за того, что я просто рос в те времена. Те времена – они отличаются от этих. Говорить о воспитании, я же сейчас бомжую – это лишнее. Я не знаю, в те времена мне жилось тогда легко, мне легче, честно было. Эти времена брать – ну да, конечно, сейчас свободу слова, пожалуйста, выбирай любую профессию, работай…
Нет – это всё занавес этой жизни. Я в эту жизнь не верю, вот в ту я верю: у меня был стимул, был смысл. А в этой жизни нету: и стимула нету, и смысла нету. Конечно, сейчас есть вот возможность, я, допустим, могу какой-то домик [купить], но в те-то времена я мог спокойно заработать на предприятии квартиру, которую мне выделили бы. Или, допустим, если бы я поехал в какой-то колхоз устроился. Мне неужто избушку бы не выделили? Выделили бы, конечно…
Ну, видишь, я сужу-то по детдому, но я думаю, та власть была лучше. Я не знаю, ну честно, ну не могу я поставить эту власть и ту власть рядом, просто не получится по всем меркам. Очень большая разница. Это не та власть, которая сейчас действует, не то это. Я считаю, вот эта власть, которая находятся сейчас у руля – это бандюганы, скрытые ширмой, которые когда-то раскроются. Уже я не удивлюсь, если через сто лет, но раскроются все точки над i, поставят. Это бандюки, это – не власть, такой власти не должно быть.
Вот так я и живу. Мама ушла, четыре года, как её нету больше. Она писала письма в детдом – нам не давали письма, я не знаю почему. А вот когда я поехал уже, когда меня повезли в училище строительное во Владимир, там же они личное дело твоё отдают. Из детдома когда тебя везут уже, тебе шмотки чемодан собирают, все тетради, короче, всё что нужно для необходимости. И только там я письма увидел: семь штук их было, до сих пор помню. И я по этим письмам её и нашёл. Адрес узнал, мне адрес даже не говорили, не знаю почему.