Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни
Шрифт:
[И за собак он тоже не заплатил], 3800 авансом я взял – всё. Три тысячи у меня ушло на сигареты, потому что я сто рублей в день беру пачку сигарет. А восемьсот рублей, получается, он кости привозил собакам. Я варил бульон и чуть-чуть себе отливал в рис там, жрал. Тут даже сытнее, получается, на улице когда живёшь.
И потом он мне говорит: так и так, давай, мне надо три этажа сделать. Я: в смысле, три этажа? Ты за одну работу заплати, потом уж будем дальше разговаривать. Я говорю: ты за камин заплати, за работу, что с собаками гулял я, я в шесть утра встаю, в восемь они уже всё, гуляют. Я пока сготовлю им завтрак, туда-сюда, они выходят, собаки, я их покормлю и идём гулять, чтобы они просрались. Я говорю: в обед я сам не жру, а бегу их провожать,
Кошка и три собаки, получается: английский бульдог, потом эта такса. Таксу как он бил, бля! Они от него убегают и бегут ко мне домой, и ждут момента, когда он дверь откроет. Они бегут ко мне домой, он её догоняет и лупит. Я им жрать-то [приносил], возле их двери кормил, а готовил-то у себя. И вот они бегут… А получилось так, что ночью слышу: кто-то скребётся, вся троица пришла. А он напился, хозяин, и выпустил их – видно, они или шумели, или чего-то ему мешали.
Ну, Серёга – он, видишь, семейный мужик. Если б не он, конечно, он отдаёт деньги детям. А я – не то, что пропью, я там пытался тоже накопить, ну, короче, распиздяй я, если честно. Какое там накопить, блядь? Домой приедешь, сразу дружки все собираются, одноклассники: давай, давай на баню, давай в сауну, давай туда. Дурак, а когда к ним приходишь, говоришь „ну помогите уехать“, они: нету. Вот так происходит.
В две тысячи втором Роллсон уезжает Серёга, оставляет татарина вместо себя. Мы работали с УНРами, но дело в том, что там бывали моменты такие, там можно было подкалымить. И что хочу сказать, что это разбаловало, наверное, – то, что можно было легко заработать. Для меня это легко давалось: я любил эту работу, красить дома, лепнину эту вылеплять – это я любил, очень любил. И не надо ни с кем ругаться, со стеной чего ругаться? И даже не задумывался о зарплате, потому что чётко платили.
А потом меня в две тысячи втором году этот татарин подковал. Мы работаем, работаем. Я тогда до четырёх тысяч долларов заработывал, доходило до того. Как бригадир там всё 120, 130 тысяч бригадиру тогда платили. Ребятам чуть поменьше платили, а кто подсобником тогда – тысячу долларов, это было круто. Потому что двести долларов на заводах получали. А вот с этим татарином получилось так, что мы приехали, устроил он нас в общагу, всей бригадой девяносто человек. Представляешь, девяносто человек! И мы в комнате по тридцать человек жили, мы были в шоке.
Мало того, отработали мы этот месяц, отработали интенсивно. Как с Роллсоном мы тогда работали, и он вызывает нас каждого по одному. А этот раз нам – по конвертику: ты бригадир, ты много получил. Я считаю: там триста долларов, после четырёх-то тысяч! Я его спрашиваю: в чём проблема-то, Серёг? А этот – тоже Сергей, только Богданов – татарин. Я говорю: в чём дело, что случилось-то, ты мне хоть объясни, почему такая хуйня? Это чего, аванс? – Нет, это зарплата.
Мы его берём, короче, и бьём. Побили его, оказывается, он даёт зарплату сыну своему, чтобы он нам отвёз, а тот проигрывает. Тогда появились автоматы. И я этих автоматчиков ненавидел, как наркоманов. Вот терпеть не могу ни наркоманов, ни автоматчиков, лучше быть алкоголиком конченным. Я говорю: ну как так отца подставить вообще? Мы пожаловались бандюкам, те приехали, дали им пизды, и отцу, и сыну. Битами им поломали ноги, те заработать не смогли, денег нет, и в итоге мы все рассосались.
Но мне повезло в том, что я попал в бригаду ребят, которые вроде колымщики, с Ярославля ребята, но мы брались за такие объекты центральные. Министерство железнодорожных путей мы делали, потом Газпром мы делали, остекляли, вот такие вещи. Потом мы делали Горки-9, снег чистили – нормально так. Все несудимые были, мне повезло, что я ещё не сидел. И семь с половиной лет я в Дегунино снимал одну и ту же квартиру. А тут хозяйка повышает цену: сначала я платил 15 тысяч, потом она – раз, до 18 подняла. Хорошо, 18 платил года два, наверное, потом она – раз, до 20 подняла. Потом она до 25 сразу подняла. Я думаю: полгодика,
Я уже к дяде Вите подхожу, к хозяину, Катя это дочка, а Валентина это супруга. Я говорю: а в чём проблема-то, почему вы так повышаете? Он говорит: да у неё глаза, проблема, ей на операцию надо. Я говорю: вот она последний раз повысила до 30 мне цену, чисто из-за того, что ей надо было на операцию. Но с другой стороны, если у меня бывало задержки на полмесяца или месяц, они: не проблема, нормально жили так. И в итоге получилось так, что я говорю: дядя Вить, у меня финансы кончаются. Я не могу оплачивать такую сумму, 30 тысяч – это очень дорого, рядом со МКАДом. Мне на дорогу там [надо], то-сё и я решил тогда: думаю, в общагу уеду.
Оставался я здесь в вагончике ночевать. Дядя Витя тоже переживал, говорил: давай, мы понизим. Но я не смог оплачивать, это моя вина уже, у меня не получалось тогда оплачивать. И вот тётя Валя – она умерла тогда, дядя Витя остался один. Видно, на операцию не хватило денег или что-то, и сдать они на ту сумму не смогли квартиру. Потому что там обычно сдавали 15, максимум 18 тысяч однушку. А она с меня 30 тогда требовала.
Но в итоге вот меня Серёга научил, и я каждый месяц отправлял деньги, на каждого ребёнка по двадцать тысяч. У меня сначала детям, потом на квартиру я откладывал, а потом уже на своё житьё-бытиё. И в 2008 году поехал, у меня права как раз закончились. Я вроде отсылаю, отсылаю каждый месяц деньги. Приезжаю в отдел права поменять, а мне говорят: дорогой, ты алименты не платишь! А у меня только за год с собой, у меня было восемь этих бумажек за восемь месяцев оплаченных. Вот, что детям я оплачивал, а остальное у меня лежало в съёмной квартире. И меня – раз, под белые ручки, сутки я отсидел, привезли в суд, за административное [нарушение]. Я судье показываю: у меня только за восемь месяцев, но у меня там все чеки лежат. А жена, оказывается, бывшая не знала, что я чеки собираю.
И судья её, короче: да он тебе за восемь месяцев заплатил столько, что ты!.. Официально-то я, получается, не работал. В фирме я работал, но официально нас не оформляли. И я должен был платить 2500, что ли, ну, минималку в месяц. А я платил сорок тысяч: по двадцать тысяч на ребёнка. И жена заткнулась с тех пор, с 2008 года, ну и дети уже выросли. Испугалась, судья тогда её так отругала: ещё раз ты, говорит, заявишь – я тебе!.. Там ужас. А она за счёт папы думала, папа мент, она думала: а его ещё раз, да не получилось.
И я потом по чесноку поехал, привёз эти все чеки, даже забыл про права. А судья говорит: да всё понятно, ты, получается, за восемь месяцев заплатил как за десять лет. А я ей: нет, я привёз всю кипу. Говорю: чего мне с этими чеками делать? Она: давай, зарегестрируй и можешь выкинуть. Долго я их хранил потом, они уже аж обесцветились, сколько лет, я их через Сбербанк отправлял.
И я же без прописки был. Всё надеялся: накоплю, накоплю, думал, куплю. Потом получился такой калым: в Раменском мне предлагали квартиру-однушку. Однушка – просто одна комната, только туалет и ванная отдельно, а кухня и комната всё вместе. И плюс на первом этаже. Я так подумал, думаю: куплю дом. И поехал, купил в Стаханове. Вот ума набрался, купил частный дом в Стаханове, это Луганская область. Там на пенсию было дешевле жить. Там если ты российскую пенсию получаешь, там получалось на гривну когда переведёшь – было хорошо, очень выгодно.
И вот я как раз поговорил здесь, мужик со мной работал, тоже тёзка мой. Он говорит: вообще нет проблем. Даже 20 тысяч, говорит, получил, туда приехал – как король. Я с ним поехал туда, действительно, там пиво стоило две с половиной гривны – это один к пяти. Это получалось 13 рублей штука, а здесь пиво стоило „Жигулёвское“ 25 рублей. Потом мясо стоило намного дешевле, чем здесь. Здесь уже стоило 250–300 рублей килограмм, а там стоило грубо 80 рублей килограмм. Очень дёшево было и я думаю: ну действительно.