Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни

Проданов Денис

И штиль, короче, ему попадает в ногу. Мы накидываемся, этого пацана отбиваем и за счёт него, того, что он танк поджёг, поджечь поджёг, но они могли ещё по нам стрелять. Но они испугались того, что огонь пошёл, выпрыгнули с танка, и мы их уложили за счёт этого. Думали: спасём этот танк, потом как он ёбнул – башня на пятьдесят метров отлетела. Мы думали: для себя технику, если танк бы взяли 82,5 – это хороший, почти как „Абрамс“. В ногу попали ему, две кости перебили, чуть ниже колена. Те просто не ожидали, что пацан-малолетка это сделает. И как потом местных чем-то обидеть можно? Хотя были придурки…

Там я тебе объясню: мы-то своей группой, все с Москвы, с России, все – бомжи. А там получалось

так, что мы в свою группу никого не брали. А когда уже потери пошли, нас начали сливать, а сливать начали местные, Глобус особенно сильно сливал. Если ты слышал, „Голубые береты“ украинские, солист Серёга Глобус. Вот он нас сливать начал, сука, и надо было уже набирать народ.

Был там случай, когда дед в восемьдесят два года приходит и раз: пять документов приносит правосеков. Я говорю: ты откуда? Он говорит: да вот, достаёт АПС Стечки, а потом узнаю, он, оказывается, вообще кэгэбэшник бывший. В восемьдесят два года воевал, а молодёжь – все прятались под юбки. Бывало, знаешь как? На Кировске стояли, когда уже Кировская шахта, „Мусорка“ называлась. Приходит пятнадцатилетняя девка. – Ты чего пришла? – А мне секса хочется. Пинка ей дали и она побежала домой. Ты, чё, дура, что ли вообще, малолетка конченная? Вот так доходило. А мы думали по-своему: наверное, по-любому укропы её подговорили, мы же троих-то расстреляли из-за бабы. Подговорили и хотят нас расстрелять. Мы – ей пенделя, на хуй, и она бежать к себе, так вот было.

А даже было знаешь как? Расскажу, в Енакиево это было: нас отправили на две недели отдыхать, а мы – своей группой, у нас осталось тогда пять человек. Группа-то у нас большая, восемнадцать человек была, а нас осталось пятеро – ну, первый костяк. И мы своей группой сняли квартиру за тысячу гривен: хозяйка аж танцевала, что так много ей заплатили. На третьем этаже мы жили, на втором этаже я не знаю, кто жил, а с первого этажа гребёт к нам бабушка на третий день. А мы чисто пьём, пьём спирт, нам как раз медицинский спирт прислали ребята знакомые. Пьём и не выходим никуда, а оружие мы сдали, нам нельзя оружие. Ну как, личное-то есть: пистолет-то, а автоматы, всё мы посдавали, ну – от греха подальше. Да и этих-то оставили по одному патрону, на всякий случай, чтобы если вдруг эти наступать будут, чтоб хоть себя пристрелить. Потому что до передовой тоже недалеко: выстрелы, взрывы всегда слышались.

И пьём, пьём, пьём и бабушка скребёт: раз, раз – стучит к нам. Я потрезвее тогда был, выхожу, говорю: чего, бабушка? Думал, может, там помочь чего, а она говорит: а вы чего тут творите? У меня, говорит, с потолка кровь капает. И берёт меня за руку: она видит, что я трезвый, а там вповалку падают. И Вирус ещё со мной пошёл, выходим на второй этаж, стучим – никто не открывает. Вирус поддатый, бах – дверь выбивает. Заходим туда, короче, труп лежит с топором в башке. Заходим туда, а там четыре наркомана „крокодил“ жарят. Это Вирус чего-то знал про это, он мне говорит: да это „крокодил“, самый тяжёлый наркотик. Я сел поддатый, по хую всё, вон ствол лежит. Я говорю: чё с мужиком-то? – А он так пришёл, с топором в башке. [Смеётся].

Ну, позвонили в отдел, у нас ФСБ называется, а у них – НСБ, к Носу, к знакомому. Он говорит: сейчас ребята приедут. Ребята приехали, вытащили этих четверых, пиздили, пиздили их прямо перед домом. И начали их выстраивать, расстреливать. Я выбегаю, говорю: вы хоть в овраг их отведите, чего вы прямо перед домом, блядь?! А тем по хую. Я говорю: вон, на окна посмотрите, там дети смотрят, ёбанный в рот! – Наркоманов, говорит, надо мочить прямо сразу. И, короче – бах-бах-бах. Прямо перед домом – чтобы дети видели, чтобы наука была. Я обалдел вообще, я говорю: да вы что – люди же смотрят!

Это как ФСБ у них было. Там вообще просто за то, что наркоманишь уже

расстреливают. Их увозили – и всё, [на всей] отвоёванной территории. А вот на Украине там этот стакан стоит тыщу рублей – стакан наркоты. А любую наркоту можно было купить, у нас не купишь, потому что это жёстко было, а у них – пожалуйста. Что хочешь: героин, всё, что хочешь. И всё намного дешевле, это знающие мне говорили, что намного дешевле там, на передовой у них. Вот как к правосекам заехал – всё, пожалуйста… Правосеки укропам не дают. Там даже получалось так, что укропы к нам прибегают и жалуются: так и так, что их не кормят уже неделю – правосеки всё задерживают, пробухивают. Зарплату не получают, вот такое было.

У нас бывало такое, что одна консервная банка на сутки на пятерых. Но мы к этому готовы были, мы туда приехали не завоёвывать, понимаешь? А если надо было, мы к ним ходили. К нам, к разведке прибегали блокпосты, говорили: продайте патроны, продайте… А мы за сигареты меняли цент патронов. С наших блокпостов, потому что у нас с сигаретами была проблема. Те – наркоманы конченные, у укропов можно было только табак взять, они, видать, с дома привозили. А нормальные сигареты, там „Хортица“ или „Президент“, вот такие, с фильтром – можно было купить только у нас. А у нас денег не было и мы, короче, цент патронов отдавали за пачку сигарет.

[Поначалу] нам вообще ничего не платили. Уже начали платить, когда сделали армию. Начали платить 15 тысяч в месяц по нашим расценкам русскими деньгами. Сначала давали в долларах, но тоже 15 тысяч получается. Первую зарплату я получил после Дебальцево в феврале 15 тысяч, 500 долларов, по-моему, получилось 18 тысяч рублей. А потом уже в рублях стали давать, ровно 15 тысяч. За Дебальцево и плюс вот за этих тридцать дураков мне добавили ещё 36 тысяч, я вообще самый крутой был в деньгах.

Это когда армию сделали уже, тогда нам привозили. А до этого нам никто не обещал, мы жили на подножный корм. С апреля месяца до января, перед Дебальцево нас сделали армией и тогда нам только начали поставки делать. Это пятнадцатый год, считай, год мы, получается, на подножном корме жили. Нет, было такое, что к нам приезжала гуманитарка, привозила лифчики, женские лифчики. [Смеётся]. Ну и тушёнку привозили, и сгущёнку привозили с Москвы. Ну, это по договорёности: мы поехали, например, от казаков, от Александра Невского церкви, они нам обещались. Когда-то получалось у них привезти, когда не получалось, и мы уже растягивали. А если не получалось у них – мы шли к ним и у них отбирали.

– У укропов?

– Да, ну это положено так.

– В смысле, у военных или у гражданских?

– У военных. Нет, ты что, у гражданских как можно, если мы когда наступать будем, он же нам нож воткнёт. Нам нельзя так, ты что, надо наоборот, чтобы к нам гражданский приходил и говорил, что там есть то-то. И когда нам гуманитарку привозили, мы эту сгущёнку не жрали. Когда к нам приходили, мы сгущёнкой расплачивались за информацию. У кого были деньги, были ребята, кому присылали деньги – они деньгами платили за информацию. У меня не было, у меня некого было, чтобы мне прислали.

– Ты мне скажи, у тебя после этой войны есть какие-нибудь сожаления? Ты жалеешь о том, что поехал? Вот если бы была возможность ещё как-то вернуться в прошлое, ты бы поехал на эту войну, стал бы воевать?

– Честно? Нет, потому что всё это глупо: политика, политика. Я говорю: мне вот за то, что этих тридцать привёл, а морду ещё набили, понимаешь? Потом, конечно, деньги дали, но [всё равно]. Когда получилось так, что на нас под Кировском стояли, на нас вышла наша же разведка, только с другого дивизиона, но не предупредили. И у нас получилось, что мы своих расстреляли тогда. А кто остался, приехал их же командир и их же добил. Вот это было жутко.