Колымский эндшпиль
Шрифт:
Светлана сидела, молчала, и, хотя я уже сознавал, что попадаю в поле её зрения только попутным образом, всё равно сладостно было под её взглядом пронести по желтоватому от вечернего солнышка и прохладному воздуху маленький разрушающий кусок железа, а затем услышать гром разрушающегося огромного кругляка.
Когда мы закончили, хозяйка дала Никицкому десять рублей.
Он посмотрел на часы и сказал:
– Магазин ещё не закрылся. Света, мы сейчас с Севой купим кое-чего и зайдём за вами. Надо же для вас отвальную сделать.
– Хлеба не забудьте, – ответила
– В магазине тут есть две превосходные вещи, – осведомлял меня Антон дорогой, – «Чайная» наливка и шоколад «Пикантный». Ты увидишь, как это хорошо: вечером, у огня, пить чайную наливку и закусывать пикантным шоколадом.
В магазине мы купили три полулитровые бутылки наливки тёмно-коричневого цвета, три плитки шоколада, чай и сахар. Хлеба, который оказался здесь серым – душистым и мягким, – мы тоже не забыли.
Рядом с маленьким домиком продовольственного магазина стоял ещё маленький домик магазина «Книги».
– Зайдём на минутку? – предложил я.
Едва мы огляделись внутри, как Антон вскричал:
– Смотри! Пикуль! «Моонзунд». Вот будет здорово, если написано так же, как «Пером и шпагой»! В таком захолустье и ищи литературу!
Он взял две книги «Моонзунда» и спросил:
– Читал ты Пикуля?
Я ответил: «Нет» – и подумал, что неплохо бы и мне ознакомиться с сочинениями этого писателя, но, может быть, из-за того что мой одноклассник Митя Быстрин Пикуля никогда не упоминал и не поставил его своей рукой на мою воображаемую полку, совсем не ощутил в себе для этого охоты.
Мы зашли к себе, где Антон оставил книги и взял гитару, а затем – к девушкам.
Уже в сумерках, насобирав под луной и звёздами сучьев, мы разожгли костёр на пригорке рядышком с селом. Столом нам послужила глыба, состав которой по недостатку света невозможно было определить. Среди крупных изломов её поверхности ёмкость с жидкостью надо было устанавливать осторожно.
Антон завернул рукава курточки до середины предплечья и взялся за гитару. Он играл и пел, Светлана с Натальей ему подпевали. Вика и я только слушали. К концу дня она, должно быть, устала быть хохотушкой. Мы с нею сидели друг против друга, через костёр, и как будто дрожали и изгибались друг вокруг друга в горячих всходах воздуха наши взгляды.
Чайная наливка чем-то походила на сладкий крепкий чай – только обжигала горло в другом роде и возбуждала по-другому и вкус меняла иначе, когда встречалась с шоколадом на зубах.
– Вот чем на всю жизнь запомнится Вершино-Рыбное, – проговорила Светлана.
– Да, – отозвался Антон, – на склоне лет нальёшь себе «Чайной», откусишь «Пикантного» – и будто опять молодой, у костра…
«Ну, перестань, не надо про Париж», – пел Антон, и я знал, что Юрий Кукин придумывал эту песню в таких же кудыкиных горах, что и чернеющие там вдалеке, и что скоро и нам придётся насладиться тоской по дому. «Первым к Вам войдёт отчаянье», – пел Антон, и я чувствовал, что и ко мне, в очередь после Кукина, оно когда-нибудь придёт и я не буду знать, куда мне с ним деваться. «Мне твердят, что скоро ты любовь найдёшь», – пел Антон, и, глядя, как струящимся жаром неизменно отклоняются от моего взгляда глаза подруги, я думал о том, что эта песня была придумана Визбором в утешение таким, как я. В репертуаре моего смешливого однокурсника не было ни одной шутливой песни, и почему-то это меня не удивляло.
Стоило заколебаться струнам, Светлана делалась грустна и подолгу не сводила глаз с огня, шевеля угли хворостиной. На нас с Антоном она мало глядела, но – как-то похоже на её наблюдение за нами во время колотьбы дров – я чувствовал, что это предназначено ему, а на меня она не смотрит заодно. Когда же Антон оставлял гитару, Светлана оживлялась и становилась разговорчивой. Она была при чайнике и предупредительно наполняла наши кружки. Это натолкнуло меня на одну остроту, которую я осмелился высказать не сразу.
Нечаянно выяснилось, что муж Светланы – мой земляк, с Колымы, из Сусумана, и что они с ним намерены по окончании геологоразведочного института ехать на работу в Магаданскую область.
– Как там у вас: жить можно? – спросила меня Светлана.
– Можно?! – воскликнул я и стал рассказывать о несчитанных диких сопках, о хрустящих снежниках, о льющихся в глыбах холодных ключах, о звенящих речках с хариусами, об удирающих медведях, о жимолости и бруснике, о прибрежных скалах Охотского моря и об оканчивающейся небом главной улице города Магадана.
Когда я окончил, Антон предложил:
– Тогда давайте выпьем за встречу на Колыме.
– Я буду вас там ждать, – засмеялась Светлана.
Теперь она смеялась всласть, словно потёмки разрешали ей не заботиться о проблеске в зубах.
Когда она стала наливать чай в протянутую кем-то кружку, я сказал:
– Света, знаешь, ты кто? Чайная наливка!
Все засмеялись, а Светлана – пуще всех и ответила:
– Ты мне льстишь. Я не так хороша.
До тех пор я не видел, чтобы она курила, а тут взяла сигарету:
– Я сама не знаю, курю я или нет.
Огоньку Светлана достала от горящего сучка; видно было, что она этак прикуривывала – но всё-таки ухватки её были не безбоязненные мужские.
Я продолжил:
– Только учтите, на свете есть три города на букву «М»: Москва-матушка, Одесса-мама и Магадан-мать твою…!
Наталья сказала:
– Значит, между нами есть общее! Я ж с Одессы – не сойти мне с этого Красноярского краю! Но всё-таки уж лучше ты к нам.
– Ты из Одессы? Тогда скажи, пожалуйста, что у вас там есть такого, что она так знаменита?
– Этого не объяснишь. Вот ты про Магадан рассказал – я как будто там побывала, а про Одессу рассказывать бесполезно. Хочешь что-нибудь узнать – приезжай в неё сам. Сядь в трамвай, спроси у кондукторши, где тебе слезать, чтобы попасть на Дерибасовскую улицу. И послушай, как она тебе на весь вагон гаркнет: «Поглядите на этого идиота! Он не знает, где Дерибасовская!»
– Да, это неплохо. А сюда ты зачем приехала?
– Должна же я была найти своего Васю!
– Он кто?
– Шофёр с синими глазами.