Колымский эндшпиль
Шрифт:
Дома мы застали тётю Марусю. На ней была теперь зелёная вязаная кофта.
– Какие у Вас кофты! – заметил Антон.
– А как же! Ребят молодых жду! Когда вы уезжаете?
– Говорят, послезавтра.
– Помогите старой: столб на заборе прогнил совсем, а новый поставить некому.
– А столб-то есть?
– Бревно у сестры на дворе. Надо отпилить и принести.
Мы попили молока с хлебом, осмотрели никудышный столб, в сестрином дворе распилили бревно и принесли отрез к Марусе.
Пока Никицкий, сидя на нём, закуривал, я сказал:
– Между прочим, не думаю, что вчерашние дрова меньше, чем за двадцать рублей кто-нибудь
– Возможно.
– И за столбик бы прилично взяли. Наверно, и у Маруси есть расчёты.
– Наверно. Ты хочешь сказать, что женщины всегда остаются молодыми? Но помочь-то надо… Она рассчитывает, что мы ей поможем. В этом её расчёт.
С земляной и плотницкой работой мы провозились до позднего вечера.
– Ну вот, – заключил Антон, когда мы улеглись. – Теперь этот столб будет помогать тёте Марусе жить.
На следующее утро Андрей Петрович велел нам с Никицким осмотреть жестяные печки и подобрать к ним трубы, а также насадить или расклинить молотки и топоры.
– Мы же ещё не домыли мешочки, – возразил Антон.
– Не беспокойтесь: ручьёв будет достаточно и на месте.
Мы прилаживали друг к другу холодные трубы, и от ветра они пели в наших руках, как волшебные дудки. Стоило открыть дверцу печки, как и в печку водворялся протяжный органный звук. Может быть, – думалось мне, – как раз эту музыку – холодов и расставаний – и переложил на гитару Кукин?
Под вечер, точно завершая военно-морской праздник, мы поснимали с канатов трепыхающиеся мешочки, чьи завязки напоминали ленточки от бескозырки, и двор продолжил плескаться на ветру лишь здешней хозяйки наволочками, пододеяльниками и простынями.
Когда полевой скарб был полностью приготовлен, начальник нашего отряда, Леонид, позвал меня и Антона:
– Пойдёмте, оцените общую обстановку.
Леониду было лет тридцать с небольшим. Мягкие светлые волосы его и такие же усы, довольно длинные, имели сероватый оттенок, из-за чего, возможно, с близкого расстояния он казался мне моложавым стариком. Между тем шагов со ста благодаря стройности и ловкости движений, которые его отличали, я мог принять его за хлопца юнее меня.
На камеральном столе Леонид разложил перед нами супрематического вида геологическую карту и негромким голосом стал прояснять для нас геологическое строение района. Свиты 3 осадочных пород носили местные названия и чуждой для моего слуха и непролазной для моего воображения совокупностью звуков – вроде «ягкх» – отвлекали меня от естества дела.
Никицкий между тем о чём-то иногда Леонида спрашивал, и всякий раз я сознавал, что точно в этом месте нужны пояснения, чтобы не повредилась логика рассказа. Всякий раз я говорил себе: следующий такой вопрос задам я, но так ни одного и не придумал.
3
Свита – набор пород одного возраста, распространённый на данной территории
Изредка в горницу вторгался начальник партии Григорий Николаевич Найцев, трескучим голосом обсуждавший с людьми вопросы. Постепенно я разобрался в распределении партийных полномочий. Собственно геологическая часть работы была в ведении главного геолога. Начальник отряда отвечал за всё, что касалось устройства полевой жизни. Снабжением и сношением с другими организациями занимался начальник партии. Это был крупный с крупными чертами лица мужчина лет шестидесяти пяти. В седине его всегда разлохмаченных волос кое-где просматривалась рыжина. Он всегда был готов похохотать – и не думая прикрывать заполненный железными зубами рот.
Под конец нашего урока Найцев возгласил:
– Всё это хорошо – а гитара есть у вас?
– Есть.
– Молодцы! Умеете практику проходить.
Позже мы узнали, причём тут гитара. Приезжая по надобности в наш отряд, Найцев не упускал случая пустить в ход этот инструмент для тех, кто подтянулся к костру – а часто находился и повод для того, чтобы из глубины чьего-то рюкзака вышла на пламя, как просвечивающее насквозь исполинское насекомое, бутылка водки или вина. Григорий Николаевич любил песни о пиратах и, когда пел: «Святая Дева, Южный Крест! Святая Дева, Южный Крест! Святая Дева, Южный Крест и звонкие пиастры!», – я думал: так он же и есть пират! Старый пират! Сидел бы себе дома, в халате, у очага, да потягивал излюбленный ром – так нет же: пристало ему трястись часами по тундрам на вездеходах, таскать грузы, мёрзнуть в палатках, честить комаров, есть гречневую кашу с дымом и нервничать попав на неделового председателя поселкового Совета! Впрочем, Найцев, как никто другой – с помощью раскатистого флибустьерского смеха и прибауток, – умел договориться с местными властями.
Репертуары Найцева и Никицкого совпадали разве что единичными песнями. Лирическая манера исполнения, свойственная Антону, была ничуть не похожа на исполненное театральных ухваток пение Григория Николаевича. Антон тем не менее слушал песни Найцева едва ли, как мне казалось, не восторженно – может быть, так же, как любимый им, как я скоро узнал, «Первый концерт» Чайковского. Только в филармонии он грустил над музыкой, а в лесу, веселясь, любовался человеком.
Следующим утром тётя Маруся пришла к нам прощаться в меховой безрукавке цвета слоновой кости.
– Какие у Вас безрукавки! – заметил Никицкий.
В последний раз напились мы парного молока, и Антон сказал:
– Теперь переходим на сгущённое. Тоже неплохо.
– Конечно, – ответил я. – Оно же сладкое.
– Так, значит, в сентябре вас ждать? А числа какого? – спросила тётя Маруся.
– Где-нибудь пятнадцатого.
– Приготовлю всё для вас.
Я вполголоса сказал Антону: «Она имеет в виду чистые постели и грязную работу», – и он засмеялся.
Погода между тем наладилась. Человек восемь-девять – среди них главный геолог, – мы выехали из Вершино-Рыбного на двух машинах. Мы с Никицким поместились в кузове того ГАЗ-66, на котором я ехал из Красноярска. Часа три машины двигались по дороге. В это время предохраняясь от дорожной пыли мы держали задний полог тента опущенным, но подняли его, когда, в сопках, машина свернула на старые, заросшие высокой травой и цветами колеи.
Когда смотришь из кузова назад, в качающийся прямоугольный проём тента, то видишь мир по-особому: словно на киноэкране. Кажется, будто внимание твоё переводится с одной сопки на другую, с облака на речку не случайным образом, а в видах искусства. Будто за тем, что тебе показывается, что-то такое стоит, что нужно разгадать – и ты наслаждаешься присутствием тайны. Может быть, поэтому, несмотря на то, что многочасовая тряска по целине побила твои кости и привёл в оцепенение твои мышцы холод, тебе всё-таки не хочется, чтобы это кино кончалось.