Колымский эндшпиль

Воинов Михаил

– На наших точках наблюдения почему-то всегда много ягод.

Никицкий взглянул на меня и заулыбался – а между тем в моём горле никакая черничная косточка от этих слов не застряла и, если и встречались потом на наших остановках небогатые ягодой черничные кусты, то всё-таки случаи эти оказывались довольно-таки редки.

Особенным карнавалом делали нашу жизнь наезды Найцева. Неуёмный полевик этот оказывал на меня некое двоякое и разнонаправленное воздействие. С одной стороны, от приключенческой лихости его манер, от дорожной удали его песен тебе смотрелось на мир как-то

легче. То, что тебя удручало, представало не стоящим ломаного гроша; то, что требовало трудного решения, оказывалось возможным пустить на самотёк. Казалось, ни малейшего гнёта на свои чувства со стороны жизни не признаёт этот человек. Он относился с большой приязнью к Наташе, частенько скрещивали они свои – сибирский с одесским – острословия, но, узнав о двоедушии Виктора, Григорий Николаевич не обнаружил к ней сочувствия – только рассмеялся: «Молодые! Не разбегутся – будут жить» – и, не теряя времени, обратился к струнам. И вдруг я понимал, что этого-то мне и не хватало: увидеть человека, которому никакое в мире известие не может испортить песни.

С другой стороны, ты понимал, что видишь перед собой дряхлеющего мужчину, который добился уже многих целей и не ставит новых. Внимание которого уже не хочет ни на чём по-настоящему закрепляться. Остроумие которого всё больше походит на словоблудие. Который делает дело отчасти по привычке, отчасти для того, чтобы цепляться за него в жизни, как утопающему – за соломину. Который не может уже ни огорчиться чем-либо, ни чему-либо обрадоваться на полную катушку. Который мало что – и всё меньше – в жизни воспринимает всерьёз и почти надо всем потешается – но и потешается вхолостую, без настоящего остроумия и без смысла. Не трясущиеся пальцы, не горбатая спина – но вот такая утеря серьёзности вдруг ужасала меня в стариках. «Нет, я таким не буду», – зарекался я и тотчас понимал, что и они не хотели быть такими и всё-таки становились незаметно для себя.

Настал день нашего возвращения в Вершино-Рыбное. С осенними дождями слякоти на его улицах прибавилось, но зато совсем не стало страху: слякоть стала холодной, и свиньи отказывались в ней валяться. Отряд, в котором работали студентки, приехал на день раньше, чем наш. Они встретили нас с оживлением, и сейчас же было условлено отмечать, снова у костра, окончание полевого сезона. Отбытие девушек в Красноярск было назначено на следующий день, наше с Никицким – на день позже.

Расположились мы с Антоном опять в доме тёти Маруси, но за хозяйку теперь выступала её сестра. Тётя Маруся находилась в больнице в Красноярске.

– Что-то серьёзное? – спросил Антон.

– Ой, не знаю. Разве по пустяку в город пошлют? Маруся сказала просить вас, как приедете, крышу в одном месте подлатать.

Сестра подвела нас к стене и дала пощупать влажные обои.

– Рубероид есть?

– В сарае. А я вам молочка принесу.

Мы отыскали на дворе длинную лестницу, поменяли в ней несколько сгнивших перекладин и слазали на крышу.

Рубероид на скатах там и сям топорщился струпьями, и Антон сказал:

– По-хорошему, тут всё перекрывать надо. Но у нас нет времени – прости, тётя Маруся. Я думаю, пока будет достаточно две полосы поменять.

– Ты умеешь?

– Кто был в армии, тот умеет всё. Ладно, завтра.

В камералке мы взяли у Леонида по двадцать рублей в аванс, зашли в магазин и купили чайную наливку. Шоколаду «Пикантного» в тот раз в продаже не оказалось. Потом мы прошли к книжному – он предлагал для чтения только навешенный на дверь листок с объявлением «В отпуске до 3-го октября».

– Всё не так, как летом, – заметил Антон. – Но главное всё-таки на месте.

– Что главное?

Антон засмеялся:

– Наливки: и в прямом и в переносном смысле.

Почти смерклось, когда мы зашли за Светой и её подругой.

– А где Наташа? – спросил я.

– Она не придёт, – ответила Света.

– Почему? – спросил Никицкий.

– Не хочет, – сказала Вика.

– Жаль.

Света проговорила:

– Сознаюсь, я два месяца мечтала о том, как ты нам в сентябре на гитаре поиграешь.

– Поиграем, конечно, – сказал Антон. – Сева, а сходил бы ты за Наташей? Мы будем на старом месте.

– Не пойдёт она, – возразила подруга.

– Может пойти, если Сева попросит.

– Антон, с чего ты взял? – спросил я.

– Будь ласка, сходи.

– Где её искать?

– В камералке, – сказала подруга.

На пути мне встретился Леонид.

Я спросил:

– Наташа в камералке?

– Да. Постой-ка. Будьте готовы к тому, что Красилов даст Никицкому отрицательную характеристику.

–Почему!?

– Проявлял самодеятельность, сопротивлялся указаниям руководителей… Я буду возражать, но последнее слово – за главным геологом.

– С двойкой за практику Антона отчислят! Тогда пускай и мне такую же характеристику даёт! Мы с Антоном всегда были заодно!

– Не лезь в бутылку, – буркнул Леонид в сивые усы и продолжил, как молодая цапля, переноситься через грязь.

Возмущённый, я должен был постоять несколько минут на улице под окнами камералки, чтобы ровнее задышать. Мне видна была Наташа, одна в освещённом помещении. Она сидела за столом боком ко мне, подбородок на кулаке, не двигаясь.

Войдя, я сказал:

– Наташа, что ты тут делаешь? Пойдём, посидим, как тогда.

В кулаке Наташином, оказывается, был платок, и она промокнула им глаза.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Что случилось, то случилось уже давно. А я только узнала.

– Тебя там всем не хватает!

– Да, я бы тоже на твоём месте не приставала с расспросами. Скажи, тебя девушки бросали?

Я пожал плечами.

– Значит, у тебя всё впереди, – сказала Наташа и встала. – Пошли, зря, что ли, ты сюда таскался. Если когда-нибудь захочешь поверить красивым глазам, вспомни меня.

Она надела сапоги, ватник, и мы вышли во тьму под редкие фонари, матово отсвечивающие на шероховатой топи.

По пути я спросил:

– Ты имела в виду Виктора?

– Как ты догадался! Но это дело моё, а на твоём месте я бы держала нейтралитет.

Почему – думал я между тем – Антон решил, что я смогу привести Наташу? Значит, есть во мне что-то, что пригодно для таких дел – возможно, это то, чего в Викторе нет совсем, может, вкус к чернике?

Вскоре мы увидели вдалеке ярко-рыжее переливчатое пятно и пошли на него.

На подходе к костру я сказал: «Нейтралитета нет», – и в это время нас заметила Светлана и хрипло произнесла: «Ура».