Колымское эхо
Шрифт:
— Извините! Ошибка вышла. Осудили ни за что. Вы уж не поминайте лихом...
— Слышь, Павлович! Мы тогда были глупыми. Нет бы за моральный ущерб дернуть с них, о том и не подумали. Пятки в зубы и скорее с Колымы, пока начальство не передумало. Какие там деньги? Как взмыленные кони неслись, аж пена из задниц клочьями летела. Уже Урал минули, а мы все оглядываемся, не скачет ли за нами охрана.
— Сколько лет прошло, а они все снятся нам. И вроде поймать, вернуть нас хотят на трассу. А уж сами седыми становимся.
— Да что-то ни одной
— Лопоухий! Мы же бабы, красимся в парикмахерских. Я с зоны пришла наполовину седая. А Галька и вовсе белая, как лунь. А все зона. Это она в десять лет седыми нас поделала со всех сторон. А уж изнутри и вовсе молчу. Одни синяки и шишки. Чуть что, сердце с копыт валит
— Вякни, Павлович, правду, а у тебя в натуре сердце есть? Чего? Как я думаю? По-моему, нет его у тебя, и никогда не было.
— Почему? А ты сам на себя честно глянь! Но не путай сердце с серицей. Ну, о чем лопочешь, если не выволок с зоны малышню. У нас вся душа кровью обливалась. А у тебя, знай морда толстела. Небось с баланды.
— Ты б видел, как нас харчили. Только что говно через пипетку не сосали из параши. Остальное, все шло в ход. Если б сам так хавал, сына сделать бы не смог, клянусь ногой моей бабки, сам себя до уборной не доволок бы!
— А тебе чего худо жилось?
— Ах, его унижали, оскорбляли, грозили! Нас тыздили всякий день, кому не лень. Кто кулаком, другой ногами. А третий, падла, из куража пса натравит. Тот как ухватит в пасть всю жопу, вот и покрутись на его клыках.
— Что? Не веришь в это? У нас следы до сих пор сохранились. Вот сейчас придем и покажем. И твою сраку глянем, есть ли на ней хоть один песий клык?
— Нам после зоны уже сам черт брат родной. Сколько натерпелись и пережили, тебе в кошмарном сне не снилось. И мы молчали. Но теперь ваш черед терпеть. Мы свое передышали. Хлебните и вы из нашей чаши.
— Ой, Томка, охота тебе с ним базарить. О чем он трандит. Если б имел каплю совести и жалости, не работал бы с извергами. Или помогал таким, как мы, поскорее слинять с зоны.
— Что? Помог? Ну, тогда прости. Зря задела! Но одно все равно плохо. Очень много детей умерло. За каждого из них с виноватого спросится. Ведь и вас на белый свет родили матери. А мы понять не можем, зачем они это сделали?
Глава 5. УГРОЗЫ И РАСПЛАТА
— Причем тут матери? — сипло отозвался Игорь, понурив голову:
— Никто в моей семье никогда не думал, что я уеду из своей деревни, да еще стану прокурором Колымы. Все думали, что буду каким-нибудь заштатным бухгалтером, серым и неприметным. Да я и сам не рассчитывал на большее. Ведь по натуре был очень робким и нерешительным человеком. Даже говорить громко не решался и не умел,— усмехнулся Бондарев давним воспоминаниям.
— Никто во всей деревне не поверил бы в такую карьеру. Должность действительно была очень громкой. Но сама работа, не приведись никому. Сплошной ад. Ответственности гора!
— Хм, такое завсегда! Оно и нынче так! — согласились девчата.
— Так и у меня с самого начала приключилось. Приехал в зону с первой проверкой. Там неприятность. Грузовая машина перевернулась, а везла харчи. Там и хлеб, и макароны, лук и крупа, короче, все для кухни. Естественно, послали зэков поднимать грузовик. А его для начала разгрузить надо. Ну, мужики не растеря- лись и стыздили пять буханок хлеба. Тут же и слопали. А чему удивляться, кормили плохо, вот и воспользовались случаем. Ну, я скажу, что они еще поскромничали. Другие на их месте десяток буханок сожрали.
— Ну а когда на зоне пересчитали и взвесили, скандал поднялся. Да еще какой! Водителя чуть не за кадык взяли, готовы из него выдавить те пять буханок. А он что мог? Помешать, запретить мужикам? Да он глазом сморгнуть не успел, как хлеба не стало. А его колотят, по морде бьют и матом поливают. Но ведь такое надо было предвидеть заранее, списать на естественные убытки. К счастью, все остальное довез в сохранности.
— Порядочный мужик! — встряла Варя.
— Короче, я возник в самый разгар мордобоя. И начал, как юнец,— откашлялся Игорь:
— Как вы смеете человека бить? Или вам не стыдно?
— Семенов глянул, и, не зная, кто я, что мне нужно, послал матом, да так забористо, еще и на дверь указал. Пообещал вломить как придурку, за помеху. Вот тут я впервые в жизни рассвирепел. Как грохнул кулаком по столу, что чернильница упала и разбилась вдребезги. Ну, а я ору:
— Сам вылетишь с работы, недоносок! Ты посмел на меня пасть отворить! А кто есть? Да я тебя нынче в порошок сотру, кретина безмозглого! Меня, прокурора края, матом крыть вздумал. А ну, вон из кабинета! В ШИЗо будешь дожидаться решения твоей участи! Чего развесил губищи? Что велено? Живо шурши с глаз, подонок!
— Семенов будто онемел. Смотрит на меня, не веря в услышанное. Но вскоре пришел в себя, когда в мои документы глянул.
— Он там не усрался часом? — захохотали девчата громко.
— Почти что!
— Это на него похоже!
— Сразу изменился, извиняться стал. Потом вспомнил о зэке-водителе и велел ему убираться. Мол, позже с тобой разберусь. Но я потребовал рассказать, что случилось.
— Пока Степан мямлил, водитель все рассказал просто и доходчиво. Я отпустил его. А Семенову высказал все. Отвел, что называется душу. И пригрозил довести до сведения всего руководства, поставить вопрос о его увольнении в связи с несоответствием. О-о, что тут было! Он на коленях ползал, просил простить, обещал никогда не повторить случившееся. В натуре, сопли распустил. Ну, я и пожалел, а не стоило!