Колымское эхо
Шрифт:
— Извините! Ошибка вышла. Осудили ни за что. Вы уж не поминайте лихом...
— Слышь, Павлович! Мы тогда были глупыми. Нет бы за моральный ущерб дернуть с них, о том и не подумали. Пятки в зубы и скорее с Колымы, пока начальство не передумало. Какие там деньги? Как взмыленные кони неслись, аж пена из задниц клочьями летела. Уже Урал минули, а мы все оглядываемся, не скачет ли за нами охрана.
— Сколько лет прошло, а они все снятся нам. И вроде поймать, вернуть нас хотят на трассу. А уж сами седыми становимся.
— Да что-то ни одной
— Лопоухий! Мы же бабы, красимся в парикмахерских. Я с зоны пришла наполовину седая. А Галька и вовсе белая, как лунь. А все зона. Это она в десять лет седыми нас поделала со всех сторон. А уж изнутри и вовсе молчу. Одни синяки и шишки. Чуть что, сердце с копыт валит
— Вякни, Павлович, правду, а у тебя в натуре сердце есть? Чего? Как я думаю? По-моему, нет его у тебя, и никогда не было.
— Почему? А ты сам на себя честно глянь! Но не путай сердце с серицей. Ну, о чем лопочешь, если не выволок с зоны малышню. У нас вся душа кровью обливалась. А у тебя, знай морда толстела. Небось с баланды.
— Ты б видел, как нас харчили. Только что говно через пипетку не сосали из параши. Остальное, все шло в ход. Если б сам так хавал, сына сделать бы не смог, клянусь ногой моей бабки, сам себя до уборной не доволок бы!
— А тебе чего худо жилось?
— Ах, его унижали, оскорбляли, грозили! Нас тыздили всякий день, кому не лень. Кто кулаком, другой ногами. А третий, падла, из куража пса натравит. Тот как ухватит в пасть всю жопу, вот и покрутись на его клыках.
— Что? Не веришь в это? У нас следы до сих пор сохранились. Вот сейчас придем и покажем. И твою сраку глянем, есть ли на ней хоть один песий клык?
— Нам после зоны уже сам черт брат родной. Сколько натерпелись и пережили, тебе в кошмарном сне не снилось. И мы молчали. Но теперь ваш черед терпеть. Мы свое передышали. Хлебните и вы из нашей чаши.
— Ой, Томка, охота тебе с ним базарить. О чем он трандит. Если б имел каплю совести и жалости, не работал бы с извергами. Или помогал таким, как мы, поскорее слинять с зоны.
— Что? Помог? Ну, тогда прости. Зря задела! Но одно все равно плохо. Очень много детей умерло. За каждого из них с виноватого спросится. Ведь и вас на белый свет родили матери. А мы понять не можем, зачем они это сделали?
Глава 5. УГРОЗЫ И РАСПЛАТА
— Причем тут матери? — сипло отозвался Игорь, понурив голову:
— Никто в моей семье никогда не думал, что я уеду из своей деревни, да еще стану прокурором Колымы. Все думали, что буду каким-нибудь заштатным бухгалтером, серым и неприметным. Да я и сам не рассчитывал на большее. Ведь по натуре был очень робким и нерешительным человеком. Даже говорить громко не решался и не умел,— усмехнулся Бондарев давним воспоминаниям.
— Никто во всей деревне не поверил бы в такую карьеру. Должность действительно была очень громкой. Но сама работа, не приведись никому. Сплошной ад. Ответственности гора!
А возможностей мало. Ведь руки были постоянно связаны по самые плечи. За мною постоянно следили, контролировали, требовали, указывали, зато помочь или посоветовать никто не хотел. Вот «вставить фитиль» или обругать, это всегда пожалуйста. И просить не надо, желающих находилась тьма.
— Хм, такое завсегда! Оно и нынче так! — согласились девчата.
— Так и у меня с самого начала приключилось. Приехал в зону с первой проверкой. Там неприятность. Грузовая машина перевернулась, а везла харчи. Там и хлеб, и макароны, лук и крупа, короче, все для кухни. Естественно, послали зэков поднимать грузовик. А его для начала разгрузить надо. Ну, мужики не растеря- лись и стыздили пять буханок хлеба. Тут же и слопали. А чему удивляться, кормили плохо, вот и воспользовались случаем. Ну, я скажу, что они еще поскромничали. Другие на их месте десяток буханок сожрали.
— Ну а когда на зоне пересчитали и взвесили, скандал поднялся. Да еще какой! Водителя чуть не за кадык взяли, готовы из него выдавить те пять буханок. А он что мог? Помешать, запретить мужикам? Да он глазом сморгнуть не успел, как хлеба не стало. А его колотят, по морде бьют и матом поливают. Но ведь такое надо было предвидеть заранее, списать на естественные убытки. К счастью, все остальное довез в сохранности.
— Порядочный мужик! — встряла Варя.
— Короче, я возник в самый разгар мордобоя. И начал, как юнец,— откашлялся Игорь:
— Как вы смеете человека бить? Или вам не стыдно?
— Семенов глянул, и, не зная, кто я, что мне нужно, послал матом, да так забористо, еще и на дверь указал. Пообещал вломить как придурку, за помеху. Вот тут я впервые в жизни рассвирепел. Как грохнул кулаком по столу, что чернильница упала и разбилась вдребезги. Ну, а я ору:
— Сам вылетишь с работы, недоносок! Ты посмел на меня пасть отворить! А кто есть? Да я тебя нынче в порошок сотру, кретина безмозглого! Меня, прокурора края, матом крыть вздумал. А ну, вон из кабинета! В ШИЗо будешь дожидаться решения твоей участи! Чего развесил губищи? Что велено? Живо шурши с глаз, подонок!
— Семенов будто онемел. Смотрит на меня, не веря в услышанное. Но вскоре пришел в себя, когда в мои документы глянул.
— Он там не усрался часом? — захохотали девчата громко.
— Почти что!
— Это на него похоже!
— Сразу изменился, извиняться стал. Потом вспомнил о зэке-водителе и велел ему убираться. Мол, позже с тобой разберусь. Но я потребовал рассказать, что случилось.
— Пока Степан мямлил, водитель все рассказал просто и доходчиво. Я отпустил его. А Семенову высказал все. Отвел, что называется душу. И пригрозил довести до сведения всего руководства, поставить вопрос о его увольнении в связи с несоответствием. О-о, что тут было! Он на коленях ползал, просил простить, обещал никогда не повторить случившееся. В натуре, сопли распустил. Ну, я и пожалел, а не стоило!