Колымское эхо
Шрифт:
— Мне, Варя, очень горько, но я знаю, что от жизни ничего хорошего не получу. Сетовать не стоит, сам виноват. Вот и получил...
— Но ведь за что-то мстил доносчик, значит, не все в порядке у того человека!
— Зачем мне копаться в чужом дерьме? Я сам в нем по уши,— ответил сипло.
— А я вовсе не хочу иметь отношения с мужиками. Нету средь вас порядочных, а те, какие были, повымирали. Те, какие остались, давно заняты. Так-то вот и я, никому зла не сделала, а тоже одна живу, без любви и надежды на нее. Да и куда уж в моем возрасте о таком думать. Я
— У тебя еще хороший возраст и семью можно завести, было бы желание, все другое приложится.
— Эх-х, Игорь Павлович! Моя мать красивей и умнее меня была. А замуж во второй раз не вышла не случайно. Дело не только во мне, что не захотела отчима приводить, боялась она, как бы на негодяя не нарваться. Сюда всякие попадают. Попробуй, разберись, кто есть кто? Вон одна из наших человека нашла. Стали с ним жить. А он к ее дочке начал присматриваться. Да Бог не дал в обиду девчонку. Прокуратура разыскала козла. Аж через пять лет. Он старостой оказался помимо всего. Взяли его под микитки и повезли судить куда-то на Орловщину. И что думаешь? Милиция, где он содержался, была деревянной. Мужики, какие в то время детьми были, устали ждать суда и подпалили ментовку со всех четырех сторон. Пока пожарники приехали, спасать стало некого, этот змей заживо сгорел. Не успели или не захотели спасти, кто знает. Только ничего кроме обгорелого скелета не осталось. А женщина, какая по незнанию здесь его приняла, навсегда зареклась с мужиками связываться. Сама бедует, а на порог не пускает никого.
— Варя, случаются молодые люди, не нюхавшие войны, хуже полицаев. И такие здесь отбывали сроки. Да еще какие! Ты же, наверное, знаешь, скольких отправили мы на Диксон и в Анадырь. Там условия хуже Колымских. Сама понимаешь, что не случайно. Там о помиловании или амнистии думать не приходится. Так что выбирать в мужья из здешних — бывших зэков, небезопасно. Каждого сначала проверить надо, что собой представляет. А уж потом выводы делать. Хотя с первого взгляда, когда увидишь, не верится. Ну, что может дряхлый дедок. У него уже давно все в штаны валится. А поди ж ты, на такие подлянки способен мухомор, что волосы на коленках дыбом встают,— сказал Бондарев.
— Это кто же такой?
— Уже на последнем году в прокуратуре дело подбросили. Вместе с дедочком. Аж целых десять лет ему впаяли. Не поскупились.
— А самому сколько? — перебила Варя.
— На девятый десяток поперло!
— Ого! Такого дешевле расстрелять!
— Не случайно ему срок дали. Я понял, когда дело изучил. У меня сердце заклинило, а он во все инстанции обращался с просьбой о помиловании. Да таких на костре жечь!
— Что же он отчебучил?
— Двухлетнего правнука своего убил. Схватил за ноги и с десятого этажа вниз головенкой сбросил. Конечно, сразу насмерть. За что, спрашиваешь? Дитенок достал у него из-под подушки деньги и бабке показал. Та взяла их, а когда дед проснулся, похвалилась, что уже не впервой ребенок выручает и дает деньги на хлеб. Старик глянул под подушку, там опять пусто. Понял, кто его грабит. И взъярился. Сначала на бабку с кулаками полез, тут мальчонка крик поднял, начал за старуху заступаться. Дед оттолкнул его ногой, тот в ногу зубами. Старик от злости последние мозги потерял. Схватил дитя и швырнул с балкона, следом бабку. Тут сын пришел, он и на него с топором, хотя мужик и рот открыть не успел. Хорошо, что соседи милицию вызвали, скорая приехала. Сына кое-как успели спасти, но калекой все ж остался. А вот бабку с ребенком в одном гробу хоронили. Когда в зале суда кто-то назвал зверем, старик вякнул в ответ, мол, жаль, что раньше этого не сделал.
— А как же он до того все годы жил в семье?
— Запил старый придурок. У него мозги зашкалило. Все жаловался, что его домашние грабят, деньги отнимают. Его проверили на вменяемость. Оказался вполне здоровый алкоголик. Хотел прохвост похмелиться, да ребенок помешал, по-своему деньгами распорядился.
— И вы его на Диксон?
— Ну, да! Пусть остынет и лишний жир на баланде сгонит.
— Так ведь не протянет десять лет.
— Жалеть не буду. Хотя уже помер или освободился. Времени много ушло.
— А знаете, у нас раньше зона к зоне стояли. Теперь мало осталось. Какие сами развалились, другие разобрали на дрова жители. Короче, без применения не остались. Но и новую зону построили. Вот только не поняла, для кого. Слово не нашенское. Раньше политических вот так заковыристо называли, чтоб люди не поняли. Наверное, и эти так-то.
— Уж не мошенниками назвали? — спросил Бондарев.
— Нет, это слово знаем! А то не нашенское. Но зэки свойские и брешут по-нашему.
— Игорь Павлович, скажи, а зачем в этот раз сюда приехал?
— Сашке помочь найти могилы своих. И, видишь, удалось. Сыскали. Но теперь его сюда на цепи не затащишь.
— Почему?
— Напереживался, а сердце слабое. Куда такому на Колыму? Еле живой уехал.
— Аслан тоже поспешил уехать.
— То — другой человек. Я его знал раньше этой встречи. Сам подписывал ему приговор. Но он избежал расстрела. И видишь, человеком стал. Значит, надо было ему выжить. Это неспроста случилось. Может еще приедет сюда! — глянул на Варю загадочно.
— Мне все равно,— покраснела баба.
Бондарев улыбнулся, подумав молча:
— Не ври, бабонька! Я ли не знаю вашу природу. Задел джигит твою душу, только вот даже самой себе признаться боишься. А вслух ответил тихо:
— Много народа тут перебывало. Плохие и хорошие, молодые и старые. Одних помним, других забыли. Но каждый оставил здесь о себе какую-то память. Иных и после нас с тобой станет помнить Колыма. Не всех по-доброму. Но много песен поет пурга о каждом. О тех, кто уехал и об оставшихся навсегда. Она помнит каждого. Бережет и наказывает, она тоже относится к каждому по-своему. Но никого не выдает. Вот я сюда приехал в последний раз. Больше не навещу, много лет здесь прожито. И спасибо Колыме, что уберегла, значит, считала за человека и уважала. Иначе, отняла бы жизнь. Спасибо ей, что была ко мне добра и справедлива.