Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Только такой мне не хватало! Вот смех! Лучше одному жить! — сморщился Игорь Пав­лович.

— Тебе ли ее судить? Небось, сам не луч­ше! Сколько баб поимел, пока в прокуратуре работал. А она может не столько баловала, сколько брехали о ней. Где эти бабы нынче? Все на погосте. А она живет. Анастасия, какая бы ни была, всю жизнь работала и ни к кому не ходила побираться. Сама себя кормила. И за­мужем жила много лет. А мужику опозорить бабу ничего не стоит. Оно и тогда так было. Не дала на сто граммов, с головы до ног обсерут. Будто хуже ее во всем свете нет. Коли так, чего жи­вешь с нею? Значит, устраивает? Зачем лиш­нее лопочешь?

— Ты только что говорила другое! — удивил­ся

Бондарев.

— Это со слов мужика!

— Оно и мужикам, и бабам верить надо с оглядкой. Да и чего корить человека молодо­стью, какая давно ушла. В ней у каждого грехов хватало. Оно и Анастасия —живой человек. Мо­жет и вправду, поимела одного любовника, а ей десяток приписали,— рассуждал человек.

— Женщина и впрямь веселая. Языком на­брешет столько, что весь поселок в карманах не унесет. Причем, сама о себе. Ей, понятно, верят. Бабе хотелось, чтоб ей завидовали, а не жалели. Вот и получался конфуз. Она, как бы тяжко не приходилось, сопли не распускала. Не жаловалась на судьбу. Никого не осудила. Тяжко ей, а она хохочет. Может и тут вот так приключилось, гонор свой хотела показать. Мол, враз на шею не повисну, повыделываюсь, цену подниму. А что? Не имеет права? Женщина не жива без своих заскоков. Почти все бабы с при­дурью и у всякой они свои,— рассмеялась Варя, вспомнив:

— Вот у нас была такая Мотя. Ну, ее приве­ли чуть ли не первой на трассу. Сучкорубом по­ставили в мужицкую бригаду, чтобы воодушев­ляла всех на работе,— смеялась Варя.

— Ну и баба, скажу тебе! Всех заводила с са­мого утра. Бывало, обрубает сучья, а сама задни­цей крутит, да так, что в глазах рябит. А ногами как сучила, сиськами крутила, пела, шутила так, что мужики хохотали до упаду. Охрана на нее никогда не орала. Мотя была особой. Бывало, придет на трассу, самого ленивого расшевелит:

— Эй, Иваныч! Давай шустрее дергайся, а то поморозишь свои колокольчики, что ночью с то­бой делать стану. Мне в постели живой мужик нужен, а не гнилой сучок!

— Мужики хохочут, подначивают, Иваныч краснеет, а Мотя, знай свое:

— Иваныч! Застегни ширинку, оттуда пар ва­лит. Слышь, оставь тепло для меня, ночь боль­шая. Не теряй запал. Пусть до утра хватит!

— Иль самого молодого зацепит:

— Никитка, дай руки у тебя погрею!

— Где? Вот чудак, где бабы это делают?

— А сама спала в холодном бараке, у самой двери. И ни с кем не крутила шашни. Но побре­хать любила. Прижмет к сиське какого-нибудь зэка, тот слюни до коленок распустит, а Мотька спихнет и кричит:

— Гля на него, придурка, сам кайфует, а меня до самой мандолины заморозил!

— И о ней базарили всякое. Только мы зна­ли, что баба чистая, ни с кем не грешная. А вот как померла и от чего, никто не понял. Не вер­нулась она в барак вечером после работы. Ну, бабы подумали, что заклеила она кого-то. Что гут такого? Девка молодая, красивая. Вполне возможно, что кто-то ее всерьез полюбил. Жда­ли Мотю до самого утра. Но она не пришла даже переодеться. И на работу не появилась. А на­шли ее возле болота, в кустах, мертвую, всю в синяках. Она была задушена. Кто на нее лапы наложил, так и не узнали. Мужики плакали, когда ее хоронили. Но искать виновного началь­ство зоны не стало. Не захотели раздувать ис­торию и давать хреновый показатель в сводку. Мол, подумаешь, зэчки не стало. Великая беда! Завтра десяток таких Мотек пригонят. Давайте забудем. Была и не стало ее. Никому от того нет ущерба.

— Ну, вот так-то и закопали девку. Помяну­ли, как могли, пожалели, поплакали по ней, ее любили бабы барака и долго вспоминали, жа­лели о Моте. Даже мужики грустили. Все хотели найти виновного и сорвать ему башку с плеч. Но вот его так

и не удалось сыскать. А тут стран­ное произошло. Где-то на сороковой день после похорон, приснилась Мотя какой-то бабе из барака и указала на начальника нашей спец- части. Потом взяла его за горло и выбросила с третьего этажа, где тот работал. Тот мужик разбился насмерть, даже не дернулся. А на сле­дующий день этот человек и вправду упал из окна, хоть в кабинете был один. Кто знает, от чего это с ним случилось. Мужик тот был ста­рым и паскудным, может потому о нем никто не пожалел. Его похоронили на городском кладби­ще. И, как мы часто слышали, крест на его могиле не держался, все время падал. Может от того, что коммунистом был. О нем никто не жалел и не сказал вслед доброго слова. Все радовались, что не стало козла. А вот Мотя больше никому не снилась.

— Знаю я о том случае,— выдохнул Игорь.

— Тот самый мужик угробил Мотю.

— Откуда знаешь?

— Свое расследование провели. Без ог­ласки. Он к ней давно домогался. С полгода за Мотей ходил. Она и не смотрела на него. Ну, мало того что страшный, еще старый бар­бос, злой, как сатана. Уж как заманил на боло­то, так и не признался. Все пытался овладеть ею хотя бы силой. И, как-то у него получилось. Мотя пригрозила пожаловаться начальнику зоны. Ну, этот испугался, знал, что выкинут с работы и влетит под уголовку. Вздумал прикончить Мотю, утопить ее в болоте. Ну и удушил. Бро­сил в трясину, где засасывало мигом. Там много умерло. А Мотя к утру оказалась возле болота. Трясина не взяла, а словно выплюнула ее. Мужик, увидев, чуть не рехнулся. Даже глаза у нее были открыты. С воем ужаса в кабинет вернулся и вскоре раскололся по самую задни­цу. Его выкинули с работы. Зачем начальству лишний геморрой. Ладно бы холостой, а тут жена имелась. Чего так припекло?

— А из окна кто его вышвырнул? — переби­ла Варя любопытно.

— Он документы к передаче готовил. При­шел пораньше, чтоб к вечеру успеть. В спецчасти никого, кроме дежурного, не было. Да и тот внизу. Вдруг услышал, как у Лазарева окно от­крылось, шумно, с треском. И оттуда вылетел комом начальник спецотдела. Нет, он не сам прыгнул. Его выкинули, или вытолкнули из окна. Но женщина так не сумеет. Нужна сила, чтоб вышибить того бугая. Он летел камнем. Внизу куча кирпича лежала для какого-то строитель­ства. Лазарев на нее так и угодил. Уцелеть ва­рианта не было. Всмятку разбился весь. Вот так и закончилась эта история. Но... Странные дела творились на могиле. Так и не поняли, что про­исходило. Крест на ней все время падал и раз­бивался вдребезги. Ограда и та валилась. В кон­це концов, положили плиту прямо на могилу. Так и ее собаки и коты отделывали. Ну, хоть плачь. Вот тогда пригласили батюшку. Он освятил мо­гилу и с того времени она стоит чистая. Теперь наши мужики боятся к зэчкам лезть. Все о том случае наслышаны.

— Кстати, Моте тоже крест поставили, родня Лазарева это сделала не так давно. Все проси­ли, чтоб простила их придурка.

— Где найдут дурнее себя? — усмехнулась Варя.

— Ну, это не нам с тобой решать. Им на том свете виднее. Но с чего мы Мотю вспом­нили?

— О ней тоже всякие сплетни ходили. Уж как ни обзывали. А она до последнего дня девуш­кой была, чистой и честной. А те, кто о ней сплет­ничал, сами сучки распоследние. Мотя чище их всех жила.

— Так оно всегда бывает.

— И ведь вот спроси, чего ей завидовали?

— Красивая была, молодая!

— А ты ее видел?

— Конечно. Но подходить стыдился.

— Чего так?

— Она роза против меня, я хуже репейника, да и староват. Куда мне? — невесело хмыкнул Бондарев.

— А нашим бабам ты нравился!

— Смеешься?