Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Девчатки, да это все мелочи! Зэки проиг­рывали не только семьи, самих себя, друг друг a , делали «шестерок», обязанников из своих друзей. Но это ежедневка, случалось гораздо худшее, я многого не знал, пока сам вплотную не столкнулся с зоной и жизнью в бараках. Там столкнешься с таким, что диву даешься.

— Но это у мужиков. Бабы на зоне в карты не играют.

— Мы такого никогда не видели,— подтвер­дила Ритка.

— У женщин свои развлечения были, не ме­нее дикие и жесткие, вы о том знаете не хуже меня и сталкивались не раз,— ухмыльнулся Игорь Павлович ехидно.

— Вон, старуху оставили дневалить в бара­ке. Она шконки прибрала, полы помыла, воды в бачок принесла, а «парашу» не вынесла, не одолела старая вытащить одна четыре ведра дерьма, а помочь было некому. Так знаете, как наказали бабку? Заставили всю неделю спать возле «параши», чуть ли не в обнимку с нею, на нары не пустили. Старая задыхалась от вони, но не пощадили. Или вы скажете, что не знали о таком? Да бросьте вы! Сплошь и рядом это наказание применялось.

Девчата молчали, угнув головы.

— А чего ты нас отчитываешь? Не мы придумали это и менять то правило не могли. Свои законы надо выполнять всем и любой дне­вальный башкой отвечал за порядок. Мы не праздновали, вкалывали и должны прийти в чи­стый барак, неважно кто дежурил в тот день, старуха иль баба. Прибрать в бараке — это не вламывать на трассе. То и сам знаешь, с работы все еле живыми приползали. А дежурство в ба­раке— это отдых в сравнении. И не мусоль нам мозги, козел! — огрызнулась Ритка зло.

— Это тебе старухи жаловались? — спроси­ла Верка хрипло и добавила:

— Любая из нас дежурство по бараку счи­тала за награду. Это целый день в тепле и в сухости, чаю можно было попить в любой момент, даже с сухарями, «на парашу» при­сесть, не подморозив мандолину и геморрой. Дежурством мы жалели бабок. Что могло быть легче? Ведь даже на кухне тяжелее приходи­лось. А ну, повыноси целый день помои, по­мой котлы и сковородки, горы мисок и ложек, отдери полы, столы и лавки от грязи, да не как-нибудь, а с веником, перестирай все тряп­ки! К концу дня ни ноги, ни руки не потянешь. Спина колом стоит. И хотя на кухне работа­ешь, остаешься голодным, как собака, потому что присесть некогда, вся спина в поту и мыле. Почему бабки туда никогда не просились! Зна­ли, как там достанется за день. Она потом день от ночи не отличит. Идет, держась за стен­ки. Пока до барака доползет, отдыхает несколь­ко раз.

— А разве спать «у параши» сладко? — не унимался Бондарев.

— Как мы справлялись, девчонки! Все дела­ли и ни у кого не просили помощи! Знали, что кроме подзатыльника ничего не получим. А ста­рух мы жалели. Свои леденцы и сухари им от­давали. И те же «параши» выносили. Только самых вредных не выручали. Какие печенки каж­дой порвали. Тоже имелись всякие бабки. Иная стерва, одна хуже десятка баб. Ее жалеть не стоило, пинком бы из барака выкинуть, да все жалели и терпели, а они наглели.

— Это точно! Иную спроси, за что на Колы­ме оказалась, волосы зашевелятся на всех местах. Многие боялись рассказывать, знали, жалеть перестанем. Зато тебе сопли о рукава вытирали бесстыжие! Вот так и пожалей змею на свою голову! — негодовали девки.

— Да я знаю, кто гундел! Не иначе как бабка Поля. Она всегда и всеми недовольной остава­лась. А спроси, что сама сделала доброго в сво­ей жизни, так и не припомнит. Двоих внуков заг­робила! И не кается. Мальчишки вовсе малы­шами были. Ей надоело с ними возиться. Уста­вала от них. Ну, нет бы сказать их родителям честно, устроили бы в садик. Так перекрыла ребятне кислород старая сука! Задавила обоих. А говорит, что приспала по нечаянности. Устала и заснула крепко в постели с ними. Это разве бабка! Да такую повесить мало! — кипели жен­щины, суча кулаками.

— Она не жаловалась, я сам увидел,— всту­пился за старуху Игорь Павлович.

— Не лезь в адвокаты, придурок! Мы не глумней тебя. Ту старуху все зэки презирали за ре­бятишек. Ее жизнь их говна не стоила. Они, может хорошими людьми выросли! А эта кики­мора зачем живет? И не куда-нибудь, к себе домой поехала после зоны. Ей всего пять лет дали за убийство по неосторожности, да ее воз­раст учли. Еще амнистию применили. Так она, уходя из барака, ляпнула:

— Меня уж давно ослобонить пора было!

— Мы от ярости чуть не задохнулись. Хоте­ли вломить напоследок, да бабы удержали. Мол, не стоит в говне руки пачкать! — вспомнили про­шлое.

— Ладно, Полина! С нею хоть как-то справ­лялись, глушили змею, а вот Ксенья изводила всех. Доводила до воя. Все хворала, хныкала. Раньше всех уставала, падала на работе. Зато в столовую впереди всех бежала. Мы, молодые, не могли ее догнать. Куда что девалось у бабки и про болячки забывала карга. Да и хавала боль­ше нас. А как храпела, что конь. Бывало, про­сишь ее помочь оттащить дерево с трассы на обочину, она возьмется и обязательно уронит на ногу. Ты хоть лопни, все назло делала. Или сядет рядом чай пить, да так набздит, все из-за стола вывалятся, а она тем временем сухари и леденцы в карманы и в пасть распихает и кай­фует на шконке как последняя свинота. А что сделаешь, ведь она все леденцы обсосала. Не будешь же после нее грызть. Оно и в карма­нах такое, что отворотясь не нарыгаешься. Вся­кие грязные бинты, кусочки гнойной ваты, не ста­руха, гнилой фурункул. С нею рядом остановить­ся было нельзя. И помните, о чем она всегда мечтала? — рассмеялась Галька и заговорила скрипуче голосом Ксеньи:

— Мне б, девоньки, какого-нибудь мужчину тут найтить, чтоб хозяйство вел. Ну, неможно в деревне без мужука. Дрова порубить, сено наготовить, картоху выбрать и переносить, это ж мужское дело, самой не справиться нынче нипочем. И не досадно будет, что Колыму отбыла. А то наша деревня на мужуков оскуднела. Мне ж край как помощник нужон. Пропаду одна. А коли с голубем ворочусь, все наши бабки на Колыму запросятся, бегом сюда прискочут.

— Во, облезлая овца! Кому что, а ей мужика по­дайте! — хохотала Ритка.

— И ведь хватало ее на такие думки!

— А что? Она только сучья с дороги уноси­ла. Не надорвалась. За другое не взялась ни разу. У этой грыжа не вывалилась на пятки. Ксенья, бабка умная! Вышла из зоны, как ни в чем не бывало.

— Куда ж своего старика дела? — спросил Игорь.

— Похоронила. Повесился он. За него бабку посадили и привезли на Колыму. Суд обвинил ее в доведении до самоубийства. Понятно, что сама она своей вины не признала. Но однажды проговорилась: