Командир
Шрифт:
— Подожди, так ты что — не из городских бойцов? Пришел от наших? В город прорвался?
Сейчас мы осторожно пробирались по груде кирпичей разбитого бомбежкой жилого дома, и его громкий шепот мог привлечь к нам ненужное внимание. Поэтому я тихо попросил его замолчать:
— Слушай, майор, все потом, лады?
— Хорошо.
— Блин, и где здесь наши? Всюду стреляют, не разберешься. Товарищ майор, может, вы все-таки выведете меня к нашим частям?
— Давай, следуй за мной.
Стукнувшись головой о низкую балку, я шумно ввалился в подвал, где находился штаб 172-й стрелковой дивизии.
— Сразу видно — наш, — восхищенно присвистнул кто-то. Закончив чесать место ушиба, я повернулся на голос.
В это же время почувствовал, что меня освобождают от оружия. Говорил седоусый полковник, стоявший у стола, заваленного картами. Майор, мой попутчик, тут же положил перед ним карту, захваченную мной у немцев. В это время из-за висящей на стене плащ-палатки, которая заменяла собой занавеску, вышел генерал с красными от недосыпа глазами. Увидев его, я, вытянувшись, представился:
— Товарищ генерал-майор, по приказу штаба фронта доставил в обороняющийся город Могилев боеприпасы и продовольствие. Командир танкового батальона капитан Михайлов.
— И как же ты их доставил, на спине принес?
— Нет, товарищ генерал-майор, на бронекатере доставили. Он пришвартован в районе речного вокзала и замаскирован.
— Андрей Васильевич, проверьте! — приказал Романов полковнику. То, что это генерал Романов, я понял сразу, узнал его по фотографии, которую видел в газете.
Посмотрев на полковника, я произнес:
— У экипажа катера приказ: в случае обнаружения — огонь на поражение и отход от берега.
— Есть пароль? — спросил у меня полковник.
Кивнув, я назвал его. После чего несколько командиров вышли из подвала. Повернувшись к генералу, изучавшему трофейную карту, я сказал:
— Товарищ генерал, разрешите поговорить с вами наедине! Один на один!
Обернувшийся ко мне генерал несколько секунд изучал меня. После чего, кивнув на плащ-палатку, из-за которой вышел, продолжил ознакомление с картой. Зайдя в указанное помещение, я понял, что попал в личные апартаменты генерала. Присев за стол на кривоногий табурет, стал ждать. Шуршание у входа привлекло мое внимание, и я сразу же вскочил на ноги, повернувшись к входившему в комнату генералу.
— Ну и о чем вы, капитан, хотели со мной поговорить?
— Знаете, товарищ генерал, ваш прорыв через шесть дней ни к чему не приведет. Вы попадете в плен.
— Что это значит? Вы кто?
— Вы верите в перемещение из будущего в прошлое?
На несколько секунд генерал задумался. Он на самом деле оказался гением, и не только тактики и стратегии, поэтому его вопрос прозвучал достаточно быстро:
— Ты из будущего?
— Да! Две тысячи одиннадцатый год!
— Хм. Не верю я тебе, нет, не верю!
— Верю, не верю. Спросили бы что-то действительно важное.
— Мы победим?
— Да, в мае сорок пятого! Сорок первый и сорок второй — это время громких поражений Красной армии и побед Вермахта. Воевать мы еще не умеем. К сорок третьему научимся.
— Хорошая новость. Много народу погибнет?
— По последним данным, около тридцати миллионов человек.
— Много, очень много, — покачал головой генерал и, серьезно посмотрев на меня, повторил вопрос: — Так кто же все-таки ты?
— Солнцев Михаил Геннадьевич, тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения. Студент. Не знаю как, но я оказался в этом теле, — похлопал я себя по груди.
Мой рассказ длился до самого рассвета, генерал с полковником слушали очень внимательно. Когда я начал говорить, Романов попросил меня остановиться и, выйдя за занавеску, вернулся вместе с седоусым полковником, оказавшимся заместителем командира дивизии по боевой. Я так думаю, он его позвал как свидетеля, на всякий случай. Мне пришлось повторить все, что я сказал генералу, однако полковник мне не поверил, хотя и дальше слушал с интересом, правда, с недоверчивым выражением лица. Рассказ про подход немцев к окраинам Москвы и окружение Ленинграда был воспринят как плохая шутка. Закончив свое повествование на взятии Рейхстага, я остановился и замолчал.
— Значит, Гитлер отравился, а его приспешники скажут, что он застрелился?
— Так точно, товарищ генерал-майор!
— Почему вы обращаетесь к товарищу генералу по-старорежимному, капитан? — подозрительно спросил у меня полковник.
— В начале сорок третьего введут погоны и старорежимные выражения. Командиров будут называть офицерами, а бойцов — солдатами. Ну что мне еще сделать, чтобы вы мне поверили?
— Ты, капитан, сам подумай, ну как такому верить?! Это же нелепо!
— Все, что мог, я сказал и сделал. Дальше вы сами поймете, что я прав. А сейчас мне пора возвращаться на катер.
Но меня остановил полковник:
— Подожди, капитан. Нет твоего катера. Ушел он, раненых забрал и ушел.
— Ясно. На катере старшина остался, боец мой.
— Не остался, как только узнал, что катер с ранеными уйдет без тебя, так сошел на берег. Сейчас у особиста, про тебя рассказывает. Больно уж это странно, что в окруженный город вы смогли прорваться.
— Я надеюсь, ничего с ним не случится? Товарищ генерал?
— Даю слово, капитан!
— Хорошо. Я посплю, если вы позволите, вторые сутки на ногах.
Мне досталась койка полковника, тот сразу вышел, как только мы закончили разговор, но генерал не уходил. Внимательно следя, как я, скинув форму, укладываюсь на лежак, спросил:
— Как страна переживет войну?
— Плохо. Пока страна не перейдет на мирные рельсы, будет все — и голод, и бедность!
— Главное — пережить эту войну. Ладно, ты спи… хм, попаданец. — Выходя из помещения, генерал обернулся и спросил: — Значит, Киев возьмут в сентябре, и в окружение попадет более шестисот тысяч наших бойцов и командиров?