Командующий фронтом
Шрифт:
— Дорогие друзья! — закончил Сергей. — Как мне кажется, необходимо знать военное дело. Надо идти в армию, учиться, чтобы стать командирами взводов, рот, полков, уметь управлять войсками. У Парижской коммуны были свои замечательные генералы — Домбровский, Флуранс, Дюваль, Эд. Но Коммуна не имела крепкой революционной партии и потому не закрепила своих побед. Россия имеет крепкую политическую партию, и это — большевистская партия. Идите, не колеблясь, в армию, изучайте стрелковое, артиллерийское дело, инженерное, кавалерийское. Когда в армии появятся революционные командиры, царский самодержавный строй будет сметен вооруженной силой рабочих и крестьян, одетых в серые солдатские шинели.
Сергей сел, отпил
К ней подошли два рослых студента. Она шепнула им поочередно что-то на ухо и, обернувшись к Сергею, сказала:
— Иди с ними! Завтра увидимся!
Над городом стояла ночь. Небо было усеяно холодными, как льдинки, звездами. Сергей и его спутники прошли всю Дерибасовскую, свернули налево, пересекли Екатерининскую площадь и подошли к памятнику Ришелье. С моря дул ветер. В темноте отчетливо возникал красный глаз на маяке, и тогда на воду падал на мгновенье пурпурный луч. В порту скрипели лебедки, у пароходов, стоявших под погрузкой, слышались голоса грузчиков: «Вира помалу, майна!» Потом прошел маневровый паровоз, и звук его гудка, тонкий и скрипучий, уплыл в море.
На другой день Сергей уезжал в Кишинев. Его провожала Люся.
— Твой доклад, — сказал она, прощаясь, — поднял у всех настроение. Ты очень ясно говорил. Все товарищи, особенно Николай, просили передать привет и пожелание снова услышать тебя.
Сергей смущенно поднялся по ступенькам в вагон и направился к открытому окну. В эту минуту поезд тронулся. Сергей успел разглядеть в толпе Люсю и помахал ей на прощанье рукой.
— Пиши! — крикнула она. — Буду ждать твоих писем.
Сергей не предупредил мать о своем приезде. Когда поезд подошел к перрону кишиневского вокзала, сердце у Сергея забилось. Он вышел на платформу, где два года назад простился с матерью, Степой и Юрой Булатом. На площади стояли пролетки, и извозчики, восседая в армяках на козлах, зазывали пассажиров.
— На Госпитальную! — коротко бросил Сергей, усевшись на протертое кожаное сиденье.
Дорога показалась бесконечно длинной и нудной — от вокзала до Госпитальной надо было проехать через всю Александровскую улицу, делившую город на две части: верхнюю, в которой жили богачи, состоятельные чиновники, врачи и адвокаты, и нижнюю, где обитали беднота и ремесленный люд.
Дверь ему открыл Степа и от удивления даже не поздоровался, а убежал в комнаты с радостным криком:
— Мама, Сережа приехал!
Елена Степановна почти без чувств упала в объятия сына, плакала от радости. Перед ней стоял уже не юноша, которого она с опаской отпускала одного два года назад в далекий Петербург, а возмужавший человек, спокойный, уравновешенный.
Сергей вошел в столовую в студенческой куртке. Над столом под белым фарфоровым абажуром горела большая керосиновая лампа, та самая, которую он помнил еще по Лазое. Из глубокого кресла, стоявшего в углу, поднялся сухощавый человек в войлочных туфлях, с проседью в аккуратно зачесанной голове.
— Это твой отчим, Сереженька, — сказала смущенно мать. — Степан Михайлович.
Сергей без особой охоты протянул руку, вежливо поздоровался.
— Иди умываться! — закричал Степа, вбежав в комнату. — Я тебе приготовил воду, мыло и полотенце.
В этот вечер семья Лазо просидела до полуночи, слушая рассказ Сергея о своей жизни в столице, о занятиях. Чуткое сердце матери уловило в словах сына свободомыслие и резкость в суждениях, недовольство теми, кто правит государством, но сделать замечание она не рисковала — боялась омрачить радость долгожданной встречи. Отчим часто морщил лоб, неприветливо глядя на пасынка, ерзал на стуле, но тоже не возражал.
Перед сном Степа по секрету сказал Сергею:
— Борька наш так и не исправился. Шатается по ночам, однажды два дня домой не приходил.
— А тебе-то что? — поучал его Сергей. — Кончишь гимназию — приезжай ко мне. Хочешь в Технологический институт?
— Лучше в путейский.
— Пожалуйста! А с отчимом дружишь?
— Хороший человек, ничего дурного про него нельзя сказать. О маме очень беспокоится, она ведь серьезно больна. Меня никогда не ругает.
Случилось то, чего меньше всего ожидал Сергей. Хозяйство в усадьбе пришло в упадок, отчим мало им интересовался, а мать, жалуясь на недомогание, с трудом уговорила сына остаться в Езоренах хотя бы на три месяца. Однако ранней осенью он попрощался с домочадцами и уехал. Не в Петербург, а в Москву, и не без причины. Ему хотелось слушать лекции в так называемом народном университете Шанявского, чтобы отыскать, как он позже писал Люсе, «ариаднину нить, которая укажет ему путь и поможет перебросить мосты между самыми противоречивыми сторонами бытия».
…Москва встретила его холодным, пасмурным утром. В университете Сергей предъявил студенческий билет и был принят на физико-математический факультет. Помимо этого он записался слушателем университета Шанявского.
В Петербурге оставались вещи Сергея, и он поехал за ними.
Позднее солнце взошло негреющим. Над Исаакием уже не кружились грачи. В Летнем саду осыпались листья. По утрам в тех местах, где падала тень от больших домов, можно было приметить на клумбах тронутую инеем траву.
Сергею предстояло проститься с городом, который стал для него дорог. Он бродил по его улицам, вдоль каналов, подолгу смотрел на Медного всадника. Возвратившись в Москву, он вскоре написал Люсе:
«Я уже второй месяц в Москве. Начал упорно заниматься как по своим математическим наукам, так и по наукам общественным, историческим и философским. Если тебе не скучно, послушай, что я делаю. По нематематическим наукам я слушаю по вечерам лекции в так называемом городском университете имени Шанявского. Сюда могут ходить все желающие, без всяких ограничений. Правда, никаких прав университет не дает, но нет никаких формальностей при поступлении. Зато в громадном новом здании университета, в чистых просторных аудиториях читают лучшие умственные силы всей Москвы, если не всей России. Это не только детище Москвы, но детище 905 года. Раньше всякие попытки вынести огонь высшего знания для широкой публики пресекались свыше; и только в 907 году был разрешен университет, построенный на средства покойного Шанявского».
И вдруг война! Она возникла за три месяца до приезда Лазо в Москву. В деревнях горько плакали бабы и молодки, прощаясь с мужьями, женихами, сыновьями. По улицам Москвы по направлению к Смоленскому вокзалу и к Брянскому ежедневно шли маршевые батальоны — их отправляли на фронт. Двор главного воинского присутствия был заполнен рекрутами.
Сергей внимательно следил за событиями и терялся. В германском парламенте социал-демократы проголосовали за военные кредиты и открыто поддержали войну. Социалисты других стран ответили тем же. В столице и в Москве на стенах домов, в ресторанах и кафе появились листовки с призывом оборонять отечество от прусских варваров. В правительственных учреждениях, на собраниях, в институтах царил безудержный патриотический угар. И только на заводах полулегально выступали большевики — депутаты Государственной думы с докладами об отношении большевиков к войне. В один из ноябрьских дней их арестовали и предали суду. Депутатов обвинили в «государственной измене». Суд приговорил их к лишению прав и ссылке на поселение в Восточную Сибирь.