Командующий фронтом

Гарин Фабиан Абрамович

— Здравствуйте!

— Здравия желаю, ваше благородие! — отвечал юнкер.

— Четкости мало! Голос вялый! — упрекал Золотарев.

Юнкер повторял приветствие громче, а в глазах капитана уже горела злость.

— Сидели бы в своих вонючих институтах, — бурчал он, — а то вот где вы, господа студенты, сидите у меня! — и бил себя ладонью по затылку.

Особенно придирался Золотарев к Лазо. Сергей не сомневался в том, что Добронравов посоветовал капитану следить за ним.

По воскресеньям, после утренней молитвы и переклички, капитан медленно проходил вдоль строя, зорко всматриваясь в каждое лицо. Потом он раздавал юнкерам письма.

Однажды, раздав письма, капитан крикнул:

— Юнкер Лазо!

Сергей вышел из строя на два шага. Золотарев измерил его строгим взглядом с головы до ног и ехидно сказал:

— Увольнительной не будет!

Капитан ожидал, что Лазо попытается просить, спорить, и тогда он, Золотарев, вкатит ему несколько нарядов, но Сергей спокойно ответил:

— Слушаюсь, ваше благородие!

В следующее воскресенье капитан снова отказал Лазо в увольнительной, Сергей и на этот раз ответил:

— Слушаюсь, ваше благородие!

Из строя самовольно вышел юнкер Скопин.

— Ваше благородие, — сказал он, — юнкера второго взвода вверенной вам роты отказываются от увольнительных.

Лицо у капитана вытянулось и побагровело, на лбу вздулись жилы.

— Это почему?

— Потому что вы, ваше благородие, юнкера Лазо вторую неделю оставляете без увольнительной.

Скопин говорил смело, не робея перед капитаном. Он знал, что отец, участник русско-японской войны, сумеет защитить его и, если надо, поехать объясниться с начальником училища. Сергей удивился: только раз Скопин обратился к нему за помощью — разъяснить задачу, а сейчас он выступил от имени всего взвода в его защиту. «Чем это кончится? — подумал Сергей. — Глупо все получилось. Просидел бы я еще одно воскресенье в училище, побродил бы по пустым залам и коридорам, и подлец Золотарев в конце концов успокоился бы».

— Разойтись! Второму взводу остаться! — приказал капитан.

Скопин стал в строй. По его бледному лицу было заметно, что он волнуется и готов сгоряча наговорить капитану кучу дерзостей.

— Бунтовать вздумали? — заревел Золотарев, оставшись со вторым взводом. — Вы тоже студент? — обратился он к Скопину.

— Никак нет, ваше благородие! Я сын генерала Скопина.

«Не к добру приведет это дело, — подумал Золотарев. — Генерал Скопин может добиться моего увольнения, и тогда — прощай училище! Придется ехать в действующую армию».

— Чем объяснить ваше поведение, господин юнкер?

Так почтительно Золотарев ни к кому из юнкеров не обращался. Видно, дрогнуло у него сердчишко. От Скопина не ускользнуло смущение капитана, и он решил сильней припугнуть его.

— Воскресные дни юнкер Лазо проводит обычно у нас дома, — соврал он без запинки. — В прошлый раз отец спросил у меня: «Где же Сергей?» Я ответил, что командир роты, капитан Золотарев, оставил его без увольнительной. «Провинился?» — спросил отец. «Нет», — ответил я. «Странно, — сказал отец, — у вас командир роты самодур, что ли?» А что я сегодня скажу отцу, если Лазо не придет?

Никогда капитану Золотареву не приходилось решать более сложной задачи. Совершенно очевидно, что генерал Скопин может накликать на него беду: он даже позволил себе при сыне назвать его самодуром, а сын повторил при всем взводе. Уж лучше помириться, пусть неуклюже, но все же помириться.

— Вы бы так и сказали, — пробурчал капитан. — Идите все! И вы, Лазо!

На улице Сергей заметил Скопину:

— Не стоило из-за пустяка выдумывать небылицы.

— Ловко я его напугал, — рисуясь, сказал Скопин. — Только помни, если спросит — подтвердишь, что был у меня в гостях.

Сергей долго добирался из Лефортова до Третьяковской галереи. Его заинтересовали картины Репина. Он долго рассматривал «Бурлаков». С какой выразительностью были написаны фигуры бурлаков, лохмотья их одежд, залитый солнцем окружающий пейзаж с ярко-желтым песком и синей лентой Волги. Под лохмотьями был виден человек. На память пришли некрасовские слова:

Выдь на Волгу: чей стон раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется — То бурлаки идут бечевой.

Особенно понравилась картина «Не ждали». Поглощенный мыслью художника, Сергей пытливо рассматривал каждую фигуру — он был потрясен правдивостью изображенного. В уютную комнату вернулся отец семьи, революционер. На его лице неуверенность. Как примут его старушка-мать, жена, дети после того, что он принес семейную жизнь в жертву революционному долгу? Он в грубом арестантском армяке, в сапогах, от него веет дальними дорогами, тяжелой жизнью «мертвого дома», а в семье так тихо и спокойно. Он пришел из другого мира, заросший и грязный, его армяк и сапоги резко отличаются от одежды матери, жены и детей. Мать, узнав сына, встала и пошла ему навстречу. Видна только ее спина, но и по этому можно судить о ее душевном состоянии. Жена, сидящая за роялем, обернулась в сторону мужа, не рискуя броситься к нему. В ней, очевидно, борются противоречивые чувства, впрочем, она не верит глазам своим, что муж вернулся. Сын, вытянув шею и повернув голову к вошедшему, смотрит на него с любопытством. Где ему знать, что вернулся отец? Дочка глядит исподлобья, она испугана появлением чужого, страшного на вид человека.

Сергей отошел от картины, но вскоре возвратился к ней. Посмотрев на полотно со стороны, он улыбнулся и облегченно вздохнул. Ему хотелось сказать вслух то, о чем подумал и что решил, но он был один в зале. И вот неожиданно Сергей увидел рядом с собой маленького пожилого человека в черном длиннополом сюртуке. Морщины, избороздившие его лицо, убегали за белый крахмальный воротник.

— Нравится? — обратился незнакомец к Сергею мягким голосом. — Талантливо написано?

Лазо вместо ответа непосредственно спросил:

— Как вы думаете, примет его семья или нет?

— Репин предлагает решить этот вопрос самому зрителю, — уклончиво ответил старик.

— Я для себя решил — родные поняли и оправдали поступок революционера. Так и чувствуется: мгновенье — и прервется молчание, все заговорят, кинутся друг другу в объятия.

Старичок, улыбаясь маленькими глазами, подмигнул Лазо:

— Вы, молодой человек, взгляните вот на эту картину! Тоже репинская — «Протодьякон».

С холста смотрело властное старое лицо протодьякона, с пронзительным и жестким взглядом. Одна его рука была прижата к толстому животу, другая сжимала посох.