Командующий фронтом
Шрифт:
Было за полночь, когда Лазо, наслушавшись живых и любопытных рассказов Спиридоныча, поднялся и сказал:
— Пойду отдохну на часок.
— Не на часок, а часов на пять, — шутливо поправил его Перенсон. — Где будешь спать?
— С солдатами.
— Иди, Сергей Георгиевич! Тебе утром предстоит трудное дело, но действуй решительно.
Назарчук, разбудив чуть свет Лазо, доложил:
— Рота в полной боевой готовности!
Дело, на которое намекнул накануне Перенсон, заключалось в том, чтобы сначала захватить телеграф на Воскресенской улице, а затем овладеть военными складами, находившимися в Куйсумских горах.
Лазо наскоро умылся и поспешил на улицу, занесенную свежим, выпавшим за ночь снегом. Ветер, подхватывая снежные хлопья, взвихривал их воронками, поднимал вверх и обрушивал со свистом на прохожих.
— Веди! — приказал Лазо.
Назарчук громко скомандовал:
— Рота! Слушай мою команду! Нале-во! Шагом марш!
Проваливаясь в снег, солдаты тем не менее шли весело. У почты Лазо отделил трех солдат и вошел с ними в помещение. В этот ранний час посетителей еще не было. За перегородкой со стеклянными окошечками стояло несколько столов, за одним из них старенький чиновник, с седыми подстриженными усиками и в пенсне, старательно писал.
Лазо дернул дверь, ведущую за перегородку.
— Сюда проходить не дозволено! — предупредил чиновник. — Если письмишко хочешь на родину послать или посылку, то могу написать адресок.
— Мне нужно попасть именно за перегородку.
— Мало ли что нужно… Иди отсюда, голубчик!
В эту минуту боковая дверь, которую Лазо сразу не заметил, открылась, и в комнату вошел другой чиновник.
— Никита Онуфриевич! — обратился вошедший к старичку, но, увидев солдат и узнав среди них Лазо, удивленно воскликнул: — Вы ко мне?
Только сейчас Лазо обратил внимание на вошедшего Семибратова, которого он не видел с того вечера, когда тот принес ему телеграфную ленту. Семибратову не хотелось, чтобы чиновники телеграфа знали о его знакомстве с Лазо, имя которого склонялось в городе, и эта нерешительность Семибратова не ускользнула от Сергея Георгиевича. «Не буду его смущать», — решил Лазо и строго спросил:
— Как пройти в аппаратную?
— Зачем?
— Я представитель Совета рабочих и солдатских депутатов.
— Тогда пожалуйте со двора, здесь хода нет.
Семибратов понимал, что намерен сделать Лазо. Возвратившись в аппаратную, он предупредил телеграфистов:
— Сейчас сюда войдет представитель Совета рабочих и солдатских депутатов. Митинговать не допущу. Продолжайте работать!
Монотонно жужжали аппараты. Чиновники одобрительно отнеслись к словам Семибратова, им хотелось убедиться, как он будет держать себя с представителем Совета.
Лазо вошел, остановился на пороге, окинул всех быстрым взглядом и, найдя Семибратова, поманил его пальцем. Тот нехотя приблизился.
— Что-то у вас скучное лицо, — заметил Лазо и шепотом добавил: — А ведь обещали помогать.
— Нездоровится… А от своих слов не отказываюсь.
— Так вот с этой минуты, товарищ Семибратов, вход в аппаратную всем, кроме служащих, запрещен. Все телеграммы давать на контроль представителю Совета, он неотлучно будет здесь находиться.
Семибратов хотел возразить, но Лазо опередил его:
— Приказ выполнять беспрекословно!
Установив в почтовом помещении посты, Лазо поспешил с ротой к военным складам. За Черной сопкой бушевала метель, в снежном тумане ничего нельзя было различить на расстоянии шага.
— Как будем действовать, товарищ Лазо? — спросил Назарчук.
— Сначала надо обнаружить посты.
Назарчук вложил два пальца в рот и свистнул. Никто не откликнулся. Тогда он спросил у Лазо:
— Может, выстрелить в воздух?
— Не позволяю!
И вдруг Назарчук, шедший впереди, столкнулся лицом к лицу с часовым.
Солдат, стоявших на посту, не пришлось долго уговаривать — они охотно сменились. Так без труда склады оказались в руках революционного Совета.
Солдатская секция Совета, председателем которой был избран Лазо, разместилась в той самой комнате, на дверях которой недолго провисела табличка «Комитет общественной безопасности». Тут Лазо работал и спал. Назарчук давно принес из офицерского дома чемодан и заботился о своем командире, как отец о сыне. Это были дни и недели напряженных раздумий, исканий, жарких споров и митингов. Лазо знали рабочие деревообделочных мастерских и кожевенных заводов, водники и металлисты. На собраниях часто выступали меньшевики или эсеры. Когда кто-нибудь из них начинал беззастенчиво ругать большевиков, которые якобы призывают к анархии, Лазо с места, заглушая оратора, обращался к рабочим:
— Товарищи! Будем слушать этого попугая? Может, прогоним?
— Гнать! Гнать! — неслось со всех сторон.
Тогда на трибуну выходил Лазо. Сначала он говорил медленно, словно взвешивал каждое слово, потом голос его крепчал, становился звонким, черные глаза блестели, правая рука, сжатая в кулак, поднималась. Рабочие охотно слушали его правдивые рассказы о событиях, о том, что предстоит сделать, чтобы власть окончательно перешла в руки трудящихся.
Возвратившись однажды с митинга, Лазо с трудом дотащился до кресла и уснул.
В комнату вбежал Назарчук.
— Товарищ Лазо!
— Что случилось? — испуганно спросил Лазо.
— Вас срочно вызывает Борода.
— Опять на митинг?
— У него в кабинете сидит какой-то человек. Худой, сильно кашляет, бородка черная, усы черные и глаза черные. Тихо говорит — видно, душа в теле еле держится.
Преодолевая сонливость, Лазо поднялся и пошел к Перенсону, застегивая на ходу шинель.
— Яков Михайлович, — услышал он, входя в кабинет, голос Перенсона, — вот тот самый прапорщик, который привел в Совет свою роту.