Командующий фронтом
Шрифт:
Яков Михайлович, кутаясь в шинель, которую Назарчук принес по приказанию Перенсона со своей «базы», поднял голову. Лазо увидел сквозь стекла старомодного пенсне умные, проницательные и немного грустные от усталости глаза. Он протянул руку и назвал себя:
— Свердлов! Только не крепко жмите… Ну вот так. Садитесь поближе и расскажите о себе.
Лазо смущенно смотрел то на Свердлова, то на Перенсона, не зная, с чего начать.
— Чего молчишь? — спросил Перенсон, желая ему помочь. — Яков Михайлович спрашивал у меня, откуда ты родом, а я сам не знаю.
Лазо мялся.
— Смелей! — улыбнулся Свердлов, стараясь его подбодрить. — Сколько вам лет?
— Недавно минуло двадцать три года.
— Зрелый возраст. Меня в шестнадцать лет арестовали в Нижнем Новгороде за то, что я участвовал в демонстрации при проводах Максима Горького.
Лазо вспомнил, как жандармский офицер Далматов допрашивал его несколько часов, но решил об этом не говорить.
— А я в шестнадцать лет только поступил в гимназию, — стыдливо сказал он.
— Учиться не хотел, — заметил Перенсон.
— Я окончил школу с отличием.
И Сергей рассказал, как и дяде Глебу с Адой, историю своей молодой жизни.
— Значит, вы молдаванин? — спросил Яков Михайлович.
— Так точно!
— А иностранные языки знаете?
— Французский, румынский и немного немецкий.
В комнату вошел Назарчук и подал Свердлову кружку горячего чая. Лазо неотрывно следил за тем, как Яков Михайлович дрожащими руками взял кружку и слегка пригубил.
— Спасибо, товарищ, — сказал он Назарчуку.
Лазо смотрел с любопытством на Свердлова и, поборов в себе робость, спросил:
— Где сейчас Ленин?
— Думаю, что еще в Швейцарии.
— А за что вас сослали?
В комнате стояла тишина, слышно было, как ветер бушует на улице. Свердлов, держа обеими руками кружку, пил маленькими глотками чай.
— Меня арестовали двадцать третьего февраля тысяча девятьсот тринадцатого года в Петербурге по доносу провокатора Малиновского и посадили в «Кресты», а в июне выслали в Костино… Задумал я бежать, но про это узнала полиция, и меня перевели в Курейку. Этот поселок на восемьдесят верст севернее Полярного круга. Вокруг непроходимая тайга… Жил я там до конца года, а потом перевели в село Монастырское. Ну, а сейчас…
— Вы знаете о судьбе Спандаряна, Яков Михайлович? — перебил Перенсон.
Свердлов молча кивнул. Лазо понял, что Якову Михайловичу не хочется говорить, но Перенсон почему-то решил, что надо найти слова утешения если не для Свердлова, то для самого себя, и он добавил:
— Это случилось в сентябре прошлого года в местной больнице. Не выдержал организм… Какой человек, какая внутренняя сила!
Растревоженный памятью о Спандаряне, Свердлов посмотрел на Лазо и сказал:
— Сурен, как и вы, был студентом, но старше вас лет на двенадцать. Ему не дали возможности закончить Московский университет. Я любил его, как родного брата…
— Как вы добрались сюда, Яков Михайлович? — спросил Лазо, желая разрядить тяжелое настроение.
— По льду Енисея.
— Сколько же верст вы прошли?
— Полторы тысячи.
Перенсон примял рукой свои взлохмаченные волосы на голове и обратился к Лазо:
— Теперь ты понимаешь, Сергей, кто такие большевики?
На другой день в кабинете у Перенсона собралась местная группа правдистов, на которой, с разрешения Свердлова, был и Лазо. Яков Михайлович выступил с краткой речью. Лазо пристально смотрел на него и недоумевал — вчерашней усталости как не бывало. Все, над чем задумывался в последние дни Перенсон, что казалось неразрешимым Лазо, неожиданно приобрело ясные формы. Простыми словами Свердлов изложил программу действий, и первым ее пунктом было провести на всех фабриках, в порту и в железнодорожных мастерских восьмичасовой рабочий день.
Вечером Лазо под охраной взвода отвез Якова Михайловича на вокзал и усадил его в вагон. Прощаясь, Свердлов сказал:
— Спасибо за внимание!
— Это вам спасибо, Яков Михайлович…
Лазо не договорил. Поезд тронулся без звонков, и Сергей, пожав на прощанье руку Свердлову, поспешил к выходу.
Лазо спешил в Совет. Его нагнал плотный круглолицый человек с маленькими усиками. Он был одет в потрепанную шинель, которую носили офицеры австро-венгерской армии.
— Извините, вы товарищ Лазо? — спросил он на ломаном русском языке.
Лазо молча кивнул.
— Разрешите с вами познакомиться. Я бывший гусар австро-венгерской армии, Мате Залка.
— Слышал о вас, Перенсон рассказывал. — Лазо дружелюбно протянул руку. — Вы давно в армии?
— Еще до войны.
— Призвали?
— История моей военной карьеры началась с конфликта между мной и моим отцом.
— Непокорный сын в буржуазной семье, — усмехнулся Лазо.
— В другой раз расскажу, а сейчас я спешу.
— Приходите завтра вечером.
— Вы в казармах?
— Нет, я живу в Совете вместе с солдатами, но вас прошу прийти к моим друзьям. Дойдете до собора, потом свернете влево, там в домике…
На другой день Залка пришел и с первой же минуты знакомства внес так много веселья, что заразил им дядю Глеба, Аду и самого Лазо.
Ада смотрела то на Лазо, то на Залку, потом отворачивалась, пытаясь проверить себя, кто из них оставляет большее впечатление. У Залки темперамент бил через край, он восхищался красотой Сибири, характером русских людей, революционными событиями, новыми друзьями. Лазо был сдержан.
— Кто же вас заставил надеть офицерскую форму? — спросил Лазо, напомнив Залке не законченный накануне разговор.
— Отец! С его точки зрения это должно было очистить мою голову от глупого увлечения литературой.
— Вы хотели стать писателем? — спросила Ада.
— Все началось с того, — ответил Залка, — что еще в гимназии я написал новеллу и послал в газету. Ее опубликовали. Новелла, как я сейчас понимаю, глупенькая: художник, натурщица, конечно, любовь, в общем, мелкая мысль, ничего занимательного. И тут случилось несчастье. Кто-то из друзей моего отца послал ему газету и отчертил в ней мою новеллу красным карандашом. Отец вызвал меня в свой кабинет, закрыл дверь на ключ и сердито сказал: «Марать бумагу может всякий. Выбери себе другую профессию». Я пытался возражать, но отец вынул из стола конверт с почтовым штемпелем и, размахивая им перед моим носом, внушительно добавил: «Сегодня я получил письмо от кузена… Он командует восьмым гусарским полком, я тоже числюсь в этом полку резервистом. Сейчас там имеется вакансия вольноопределяющегося. Тебе понятно?» На этом наш разговор закончился, а через три недели мы с отцом уехали на конный завод выбирать лошадь и заодно заказать для меня форму. Так завершилась моя литературная деятельность…