Комедиантка
Шрифт:
Сама того не сознавая, Янка играла роль. Очнувшись и увидев, что Совинская сидит, безмолвно погруженная в свои воспоминания, она вышла на улицу.
Сердце было еще полно пережитой болью, она наслаждалась трагическим настроением, которое могло помочь ей в создании настоящей роли.
«Мать в «Карпатских горцах» [21] или Берту в «Праматери» [22] можно бы так сыграть…» — думала Янка.
И снова всем существом, умом и сердцем входила она в эту случайно открывшуюся перед ней драму.
21
«Карпатские
22
«Праматерь» — трагедия австрийского драматурга Франца Грильпарцера (1791–1872).
— Был уже мертв! — шептала она, невольно повторяя отчаянное движение распростертых, а затем бессильно упавших рук, и мгновенное затухание глаз, пытаясь передать выражение лица, окаменевшего от внезапной боли.
Янка пришла в себя, и у нее возникло желание увидеть деревню, зелень. Захотелось тишины и покоя.
Здесь, среди каменных стен, она задыхалась и жила лишь половиной своей души; казалось, эти каменные громадины бросают на душу серую, мрачную тень, преграждают человеку путь, заслоняют солнце.
Янка остановилась на улице и пыталась сообразить, где она и куда надо ехать, как вдруг ее кто-то окликнул:
— Добрый день!
Девушка обернулась. Перед ней стояла Недельская, мать Владека; ее старое, невозмутимое лицо с поблекшими глазами улыбалось.
Янка поздоровалась и тут же решила, что никуда не поедет.
— Я провожу вас немного, мне хочется пройтись…
— Спасибо, спасибо. Может быть, заглянете к нам? — вкрадчиво спросила Недельская. — Я целыми днями сижу одна и, кроме своей Ануси да дворника, никого не вижу, а Владек как уйдет утром, так и бродит где-то допоздна, некогда с ним и поговорить. Может, зайдете?
Старуха закашлялась. Уходить, как видно, она не торопилась.
— Хорошо, у меня еще есть время перед спектаклем.
— Вы в театре недавно?
— Только три недели… Все равно, как со вчерашнего дня.
— Это сразу видно, сразу!
— Как вы догадались? — удивилась Янка.
— Не могу этого объяснить. Я к вам все время присматривалась тогда у Цабинской и сразу поняла. Даже Владеку сказала…
— Я возьму вас под руку, так будет удобней, — предложила Янка, заметив, что Недельская от усталости тяжело дышит и с трудом передвигает ноги.
— О, какая вы добрая! Уже возраст не тот и болею частенько; вот вышла купить Владеку платочки и забрела невесть куда.
— Давайте возьмем пролетку, вы очень устали…
— Нет, нет… Зачем? Лишние расходы. Вот дойду до скверика, отдохну немного…
Янка, несмотря на протесты старухи, крикнула извозчика, усадила Недельскую и приказала ехать на Пивную.
Едва пролетка остановилась, как Недельская без Янкиной помощи, проворно слезла и устремилась к воротам, предоставив Янке расплачиваться с извозчиком, а чтобы хитрость была не очень заметна, старуха тут же принялась кричать на дворника:
— Михал, ты опять в новой рубашке? А где твоя старая? И что ты без конца их меняешь, ты же разоришь меня! Сейчас же сними и надень старую.
Дворник оправдывался, но хозяйка и слушать не хотела. Она перевела дыхание и снова закричала:
— Михал! Смотри, чтобы ребятишки не играли во дворе в мяч: разобьют стекла, снова придется платить! Наказание божье с этими детьми! Нет чтобы спокойно посидеть дома, так они бегают, копаются во дворе, пачкают лестницу, рвут циновки… Сейчас же скажи жильцам, Михал, не то пусть убираются из моего дома!
Дворник слушал, снисходительно улыбаясь, а Янка шла следом за хозяйкой; та мимоходом подобрала с земли кусочек угля. Заметив это, Янка усмехнулась.
— Зачем добру пропадать! Не берегут ничего,
— Располагайтесь, пожалуйста, а я сию минуту. — И она вышла в другую комнату.
Янка с интересом стала рассматривать старомодную обстановку.
Круглый раздвижной стол красного дерева был покрыт скатертью из гаруса и стоял перед огромным, высоким диваном, обтянутым черной волосянкой; рядом стояли такие же стулья со спинками в форме лиры. Желтый полированный буфетик в углу комнаты был заставлен старинным фарфором: зелеными кувшинчиками, цветными фигурками, пузатыми бокалами с вензелями, расписными вазочками на высоких ножках. Часы под стеклянным колпаком, старые, потускневшие гравюры наполеоновских времен с изображением мифологических сцен; лампа под зеленым абажуром на отдельном столике, на окне несколько горшочков с цветами, две клетки с канарейками — все это составляло обстановку гостиной. Окно выходило во дворик — крохотный, величиною с комнату, и глубокий, как колодец. Было тут тихо и тоскливо, от всего исходил запах плесени, старости и скупости.
— Выпьем кофе, — предложила Недельская.
Она достала из буфета две ярко разрисованные чашки и поставила на стол. Потом вышла в кухню, принесла тарелочку с засохшими пирожными и кофе, уже налитый в старые фаянсовые кружки.
— Боже мой, я ведь уже поставила чашки, совсем забыла… Ну ничего, попьем из этих, правда?
Принеся кофе, она засуетилась снова:
— Сахар забыла! Вы, наверное, любите сладкий кофе?
— Не очень.
Старуха вышла, было слышно, как она из стеклянной банки достает сахар, затем принесла два кусочка на маленьком блюдечке.
— Пейте, пожалуйста. Мне в моем возрасте нельзя сладкого, — оправдывалась Недельская, отпивая кофе ложечкой и смакуя каждую каплю.
Янка с усмешкой слушала объяснения и, не скрывая отвращения, пила препротивный кофе, ела пирожные с запахом плесени и соснового шкафа.
Старуха говорила о Владеке и угощала девушку, пододвигая тарелку с пирожными.
— Ну скажите, пожалуйста, на что ему это актерство? Ведь в школе учился, мог бы стать чиновником. А нам-то сколько позору, прямо хоть плачь. Ну, кому и впрямь трудно приходится, те и золотарями работают… только уже не от хорошей жизни. У всех его приятелей жены, дети, все служат и зарабатывают неплохо, живут по-человечески, как и положено человеку. А он что? Артист! Вы не думайте, что мы богаты, домик, правда есть, да домик-то маленький, жильцы не платят, а налоги растут, почти ничего не остается. Может, еще пирожное скушаете? Вот и Владеку пора бы жениться, скажу вам по секрету, кое-кто уже есть на примете. Владек обещал мне еще в этом году бросить театр и жениться. Видела я свою будущую невестку: славная девочка и из хорошей семьи. У них на Свентоянской колбасный магазин и два дома, а детей только трое: каждому достанется наследство! Уж как хочется, чтобы дело поскорей уладилось, мне с ним столько забот! Видит бог, я не жалуюсь, но Владек-то мой и выпить любит и деньги транжирит, как его отец. Да, да, жениться ему надо на богатой. Он шляхтич, моя дорогая, а если женится на такой, у которой за душой ни гроша!.. Не завидую ей тогда, ой не завидую! Я-то жизнь немножко знаю.
И она все без умолку тараторила шепелявым, старческим полушепотом и, сухонькая, маленькая, двигалась, как бледная тень. На ее низком морщинистом лбу лежала печать заботы о любимом Владеке, из поблекших голубых глаз не исчезала тревога.
Янке захотелось спать от этого монотонного голоса, единственного, что нарушало тишину квартиры. Она поднялась.
— Заходите ко мне иногда, моя дорогая, буду очень рада.
Старуха распрощалась с Янкой и, высунувшись в форточку, еще долго смотрела на девушку; при этом загадочная улыбка не сходила с ее лица.