Комедианты

Грин Грэм

– Ну, разумеется, я давно знаком с мистером Брауном. Не знал, что вы вернулись. Как вам понравилось в Нью-Йорке?

– Что нового в городе, Хамит? – спросил посол.

– В посольстве Венесуэлы попросил убежища еще один человек.

– Подозреваю, что скоро все хлынут ко мне, – сказал посол. – Да, на миру и смерть красна.

– Утром случилась ужасная история, ваше превосходительство. Власти запретили похороны доктора Филипо и украли гроб.

– До меня дошли слухи. Но я не поверил.

– Нет, это верно, – сказал я. – Я там был. Я видел своими глазами…

– Мсье Анри Филипо, – объявил слуга, и

в наступившей тишине к нам подошел молодой человек, он слегка прихрамывал – очевидно, последствия детского паралича. Я его узнал. Это был племянник покойного министра; я с ним познакомился в более счастливые времена, когда небольшая группа писателей и художников собиралась у меня в «Трианоне». Помню, он читал свои стихи – изысканные, мелодичные, слегка упадочные, vieux jeu [55] , под Бодлера. Как далеки теперь от нас эти дни! Все, что от них осталось, – это ромовые пунши Жозефа.

55

старомодные (фр.)

– Вот вам первый беженец, ваше превосходительство, – сказал Хамит. – Я так и думал, что вы появитесь, мсье Филипо.

– О нет! – сказал молодой человек. – Что вы! Пока нет. Насколько я знаю, когда просишь политического убежища, ты должен прекратить политическую деятельность.

– А какой политической деятельностью вы хотите заняться? – спросил я.

– Расплавляю старое фамильное серебро.

– Не понимаю, – сказал посол. – Возьмите мою сигару, Анри. Настоящая «гавана».

– Моя дорогая и прекрасная тетя мечтает о серебряной пуле. Но одна пуля может не попасть в цель. Нужно много пуль. К тому же нам придется иметь дело не с одним дьяволом, а с тремя: с Папой-Доком, главой тонтон-макутов и с начальником дворцовой охраны.

– Хорошо, что на американские кредиты они покупали оружие, а не микрофоны, – сказал посол.

– А где вы были утром? – спросил я.

– Я только что вернулся из Кап-Аитьена и опоздал на похороны. Может, это и к лучшему. Меня задерживали на каждой заставе. Очевидно, принимали мой вездеход за первый танк армии вторжения.

– А как обстоят дела там?

– Да никак. Все кишит тонтон-макутами. Если судить по количеству темных очков, можно подумать, что ты в Голливуде.

В это время вошла Марта, и я рассердился, что она раньше поглядела на него, хотя и понимал, что благоразумнее, если она не будет обращать на меня внимания. Она и поздоровалась с ним, по-моему, чуть-чуть теплее, чем надо.

– Анри! – сказала она. – Я так рада, что вы пришли. Я за вас очень боялась. Побудьте у нас хоть несколько дней.

– Я не могу оставить тетю одну, Марта.

– Приведите и ее сюда. С ребенком.

– Пока еще не время.

– Смотрите, как бы потом не было поздно. – Она обернулась ко мне с приятной, ничего не означавшей улыбкой, которой обычно одаривала вторых секретарей, и сказала: – Мы совсем заштатное посольство, пока у нас нет своих беженцев, правда?

– Как здоровье вашего сына? – спросил я.

Мне хотелось, чтобы вопрос так же ничего не значил, как и ее улыбка.

– Боли немножко утихли. Он очень хочет вас видеть.

– Неужели? Зачем я ему?

– Он очень любит видеть наших друзей. А то ему кажется,

что о нем забыли.

– Эх, если бы у нас были белые наемники, как у Чомбе! – сказал Анри Филипо. – Мы, гаитяне, уже лет сорок деремся только ножами и битыми бутылками. Нам необходимо иметь хоть несколько человек, обладающих опытом партизанской войны. Горы у нас не ниже, чем на Кубе.

– Но у вас нет лесов, где можно прятаться, – сказал я. – Ваши крестьяне их вырубили.

– И все же мы долго не сдавались американской морской пехоте. – Он добавил с горечью: – Я говорю «мы», хоть и принадлежу к другому поколению. Наше поколение научилось живописи – знаете, картины Бенуа покупают для Музея современной живописи (конечно, они стоят много дешевле европейских примитивов). Наших писателей издают в Париже, а теперь они и сами туда переселились.

– А как ваши стихи?

– Они были довольно звучные, правда? Но под их напев Доктор пришел к власти. Мы все отрицали, а в результате утвердился этот черный дьявол. Даже я за него голосовал. Знаете, а я ведь понятия не имею, как стрелять из ручного пулемета. Вы умеете из него стрелять?

– Ну, это дело простое. За пять минут научитесь.

– Научите меня.

– Сначала надо раздобыть пулемет.

– Научите меня по чертежам и пустым спичечным коробкам, а потом я, может, и раздобуду пулемет.

– Я знаю человека, который куда больше годится вам в учителя, чем я, но пока что он сидит в тюрьме. – Я рассказал ему о «майоре» Джонсе.

– Они его избили? – спросил он со злорадством.

– Вот это здорово! Белые не любят, когда их бьют.

– Он как будто отнесся к побоям очень спокойно. Мне показалось, что он к этому привык.

– Вы считаете, что у него есть военный опыт?

– Он говорит, будто воевал в Бирме, но тут ему приходится верить на слово.

– А вы не верите?

– Что-то в нем есть недостоверное, или, точнее сказать, не совсем достоверное. Когда я с ним говорил, мне вспомнились дни моей молодости в Лондоне – я уговорил один ресторан взять меня на работу; я знал французский и наврал, будто служил официантом у Фуке. Я все время боялся, что меня выведут на чистую воду, но мне это сошло с рук. Я ловко себя запродал, как бракованную вещь, где дефект заклеен ярлычком с ценой. Не очень давно я так же успешно выдавал себя за эксперта по живописи, и опять никто не вывел меня на чистую воду. Иногда мне кажется, что Джонс играет в ту же игру. Помню, я посмотрел на него как-то вечером после концерта на пароходе – мы плыли с ним из Америки – и подумал: а не комедианты ли мы, брат, с тобой оба?

– Это можно сказать о большинстве из нас. Разве я не был комедиантом, когда писал стихи, от которых так и несло «Цветами Зла» [56] , и печатал их за свой счет на дорогой бумаге? Я отправлял их на рецензию в ведущие французские журналы. Это была ошибка. Меня вывели на чистую воду. Я ни разу не прочел о своих стихах ни единой критической заметки, не считая того, что писал Пьер Малыш. На потраченные деньги я, пожалуй, мог бы купить пулемет. (Слово «пулемет» казалось ему теперь магическим.)

56

цикл стихов Бодлера