Комедианты
Шрифт:
– Мистер Браун?
– Мистер Шюйлер Уилсон?
Он угрюмо на меня поглядел. Может, я неправильно произнес его имя? А может, ему не понравилась моя спортивная машина?
– Выпейте стаканчик кока-колы, – неприветливо предложил он и жестом указал на один из шезлонгов.
– А виски у вас не найдется?
– Посмотрим, – сказал он без особого удовольствия и удалился в большое стеклянное здание, оставив меня одного.
Я почувствовал, что мной остались недовольны. По-видимому, виски полагалось только приезжим директорам и руководящим политическим деятелям. Я же был только потенциальным управляющим рестораном, нанимавшимся на работу. Однако он принес мне виски, держа в другой руке как наглядный упрек
– Вам писал обо мне мистер Смит, – сказал я.
Я едва удержался, чтобы не добавить: кандидат в президенты.
– Да. Откуда вы друг друга знаете?
– Он жил у меня в гостинице в Порт-о-Пренсе.
– Верно. – По-видимому, мистер Шюйлер Уилсон сопоставлял факты, чтобы выяснить, не соврал ли один из нас. – Вы не вегетарианец?
– Нет.
– А то наши парни предпочитают бифштекс с жареной картошкой.
Я отпил немного виски – оно было так сильно разбавлено содовой, что почти не чувствовалось. Мистер Шюйлер Уилсон не спускал с меня глаз, словно ему было жаль каждой капли. Я все больше и больше чувствовал, что работы мне здесь не видать.
– Есть у вас опыт в ресторанном деле?
– Ну, еще месяц назад мне принадлежала гостиница в Гаити. А прежде я работал в «Трокадеро» в Лондоне и, – добавил я старую ложь, – в Париже, у Фуке.
– У вас есть рекомендации?
– Не могу же я написать самому себе рекомендацию! Я уже много лет сам себе хозяин.
– Ваш мистер Смит немножко псих, а?
– Мне он нравится.
– Его жена вам рассказывала, что он даже выставлял свою кандидатуру в президенты? От вегетарианцев.
Мистер Шюйлер Уилсон захохотал. Это был злой, невеселый смех, похожий на урчание притаившегося зверя.
– По-моему, это была просто пропаганда своих взглядов.
– Я против всякой пропаганды. Нам тут подсовывали листовки под проволоку. Пытались подобраться к нашим людям. Но мы им хорошо платим. Хорошо кормим. Что вас заставило уехать из Гаити?
– Неприятности с властями. Я помог одному англичанину бежать из Порт-о-Пренса. Он спасался от тонтон-макутов.
– Это еще что такое?
Мы находились меньше чем в трехстах километрах от Порт-о-Пренса; странно, что он задал такой вопрос, но, должно быть, в газетах, которые он читает, давно ничего не писали о тонтон-макутах.
– Тайная полиция, – пояснил я.
– Вы-то сами как сюда попали?
– Его друзья помогли мне перебраться через границу.
За этой краткой справкой скрывались две недели изнурительной усталости и неудач.
– Какие там еще друзья?
– Повстанцы.
– Вы хотите сказать, коммунисты?
Он допрашивал меня с таким пристрастием, словно я нанимался агентом в Центральное разведывательное управление, а не директором ресторана на рудники. Я слегка вспылил:
– Не все повстанцы коммунисты, пока их ими не сделают.
Мой гнев позабавил мистера Шюйлера Уилсона. Впервые он улыбнулся; это была самодовольная улыбка, словно он путем ловких расспросов разоблачил нечто такое, что я хотел утаить.
– Вы большой специалист, – сказал он.
– Специалист?
– Ну да, имели собственную гостиницу, работали в этом, как его – парижском ресторане. Думаю, вам у нас не понравится. Нам нужна простая американская кухня, без всяких фокусов. – Мистер Шюйлер Уилсон встал, давая понять, что беседа окончена. Он с нетерпением смотрел, как я допиваю виски, а потом, не подавая руки, сказал: – Рад был познакомиться, значок сдайте у ворот.
Я проехал мимо частного аэродрома и частной гавани. Сдал свой значок; это напомнило мне о том, как сдаешь разрешение на въезд иммиграционным властям в Айдлуайлде [105] .
Я поехал в гостиницу «Эмбассадор» на окраине Санто-Доминго, где остановился
105
аэропорт в Нью-Йорке
Я попросил передать мистеру Смиту, что я внизу, и сел. Мужчины за средним столом пили ромовый пунш, и я вспомнил Жозефа. Он готовил ромовый пунш лучше, чем подавали здесь, и я почувствовал, как скучаю по Жозефу.
У Филипо я провел только сутки. Он был со мной сдержанно вежлив, но это был совсем не тот человек, которого я знал раньше. Когда-то я был ему нужен, чтобы слушать его стихи, написанные под Бодлера, но я был слишком стар, чтобы воевать. Теперь ему нужен был Джонс, и он искал только общества Джонса. С ним скрывалось девять человек, а если послушать его разговоры с Джонсом, можно было подумать, что он командует по крайней мере батальоном. Джонс слушал с умным видом и помалкивал, но в ту ночь я проснулся и услышал, как он говорит:
– Вам надо о себе заявить, а для этого занять позиции не слишком далеко от границы, чтобы туда могли приехать журналисты. Тогда вы добьетесь признания…
Неужели, сидя в этой дыре среди скал (а им приходится, как мне сказали, каждый день отыскивать новую дыру), они уже подумывали о временном правительстве? У них было три автомата старого образца, захваченные в полицейском участке, – вероятно, эти автоматы впервые были пущены в дело еще при Аль-Капоне, несколько винтовок времен первой мировой войны, дробовик, два револьвера, а у одного из партизан было только мачете… Джонс добавил, как старый вояка:
– Такая война требует прежде всего хитрости, не меньше, чем от жулья. Был у нас верный способ надувать япошек…
Он так и не стал владельцем гольф-клуба, но, по-моему, он был счастлив. Люди смотрели ему в рот; они не понимали ни слова из того, что он говорил, но у всех было такое ощущение, что в лагере появился вождь.
На следующий день меня отправили, дав в проводники Жозефа, к доминиканской границе. К этому времени мою машину и трупы убитых, наверно, уже обнаружили, и мне было опасно оставаться в Гаити. От Жозефа с его искалеченной ногой в горах было мало толку, а провожая меня, он мог выполнить и другое поручение. Филипо предложил мне перебраться через Международное шоссе, которое разделяет обе республики на участке длиною в пятьдесят километров к северу от Баники. Правда, по обе стороны шоссе через каждые несколько километров были расставлены гаитянские и доминиканские сторожевые посты, однако поговаривали – и Филипо хотел в этом убедиться, – будто солдаты на гаитянской стороне по ночам бросают посты, опасаясь нападения партизан. Из пограничной полосы выселили всех крестьян, но ходили слухи, что в горах еще действует та группа из тридцати человек, с которой Филипо хотел установить связь. Если Жозеф вернется, он принесет важные сведения, а если нет, эта потеря будет менее ощутимой, чем любая другая. Вероятно, они также считали, что благодаря его хромоте за ним может поспеть даже человек моих лет.