Комедианты
Шрифт:
– Не то кладбище? – спросил Джонс.
– Как это может быть? Мы уже недалеко от Акена.
Мы пошли дальше по дороге и напротив дальнего угла кладбища действительно нашли хижину, но при свете фонарика она вовсе не казалась мне разрушенной. Нам ничего не оставалось, как заглянуть в нее. Если там кто и живет, он испугается не меньше нашего.
– Жаль, что у меня нет револьвера, – сказал Джонс.
– Хорошо, что у вас его нет, но вы же говорили, что знаете приемы дзюдо?
Он пробормотал что-то вроде
Но когда я толкнул дверь, внутри никого не оказалось. Сквозь дыру в крыше виднелся клочок бледнеющего неба.
– Мы опоздали на два часа, – сказал я. – Он, наверно, не дождался нас и ушел.
Джонс, отдуваясь, опустился на рюкзак.
– Надо было пораньше выехать.
– Это каким же образом? Мы ведь ждали грозы.
– А что делать теперь?
– Когда рассветет, я пойду назад, к машине. Разбитая машина на этой дороге не вызовет подозрений. Днем между Пти-Гоав и Акеном должен пройти местный автобус, может, мне удастся проголосовать, а может, до Ле-Ке ходит другой автобус.
– Как это просто, – с завистью сказал Джонс. – Ну, а мне как быть?
– Потерпеть до завтрашней ночи, – сказал я и добавил со злорадством: – Вы же теперь в своих родных джунглях. – Я выглянул за дверь: ничего не было видно и стояла такая тишина, что не слышно было даже собачьего лая. – Здесь оставаться не стоит, – сказал я. – А вдруг мы заснем и кто-нибудь сюда заявится? Ведь эти дороги патрулируют солдаты, а то и крестьянин заглянет по пути в поле. Он на нас донесет. А почему бы и нет? Мы ведь белые.
– Мы можем караулить по очереди, – сказал Джонс.
– Есть другой выход. Ляжем спать на кладбище. Вот туда никто не заглянет, кроме Барона Субботы.
Мы пересекли так называемую дорогу, перелезли через низкую каменную ограду и очутились на улице миниатюрного городка, где дома доходили нам до пояса. В гору мы взбирались медленно – из-за рюкзака Джонса. На кладбище я почувствовал себя спокойнее, там мы нашли дом, который был выше нас. Бутылку с виски мы поставили в одну из оконных щелей, а сами сели, привалившись спиной к стене.
– Ничего, – привычно произнес Джонс, – я бывал в местах и похуже.
И я подумал: в какое же чудовищное место он должен попасть, чтобы забыть свою любимую присказку.
– Если увидите среди могил цилиндр, – сказал я, – это Барон Суббота.
– Вы верите в упырей? – спросил Джонс.
– Не знаю. А вы верите в привидения?
– Бросьте говорить о привидениях, старик, лучше дернем виски.
Мне почудился шум, и я зажег фонарик. Луч осветил целую вереницу могил и попал в глаза кошке, которые отразили его, как два зеркальца. Кошка прыгнула на одну из крыш и исчезла.
– А стоит ли зажигать фонарь, старик?
– Если кто и увидит свет, он будет слишком напуган, чтобы сюда прийти. Лучше места, чтобы схорониться, вам не найти, – если вспомнить, где происходил разговор, надо признать, что выражение было не из удачных. – Вряд ли кто сюда заходит, разве что принесут покойника. – Джонс снова хлебнул виски, и я его предупредил: – Осталось только четверть бутылки. А у вас еще весь завтрашний день впереди.
– Марта налила мне полный смеситель, – сказал он. – Никогда не встречал женщины заботливее.
– И лучшей любовницы? – спросил я.
Наступило молчание – я подумал, не предается ли он приятным воспоминаниям. Потом Джонс сказал:
– Старик, игра пошла всерьез.
– Какая игра?
– В солдатики. Я понимаю, почему перед боем людям хочется покаяться. Смерть дело серьезное. Человек чувствует, что он не очень-то достоин ее принять. Как орден.
– А у вас много грехов?
– У кого их нет? Я не имел в виду покаяться священнику или богу.
– А кому же?
– Все равно кому. Будь сегодня тут вместо вас собака, я исповедался бы собаке.
Я не хотел слушать его исповедь, я не хотел знать, сколько раз он спал с Мартой.
– А вы исповедовались Мошке? – спросил я.
– Не было случая. Игра еще не шла всерьез.
– Собака по крайней мере не выдаст ваших секретов.
– Плевать мне, кто что скажет, но я не хочу после смерти оказаться вруном. Довольно я врал при жизни.
Я услышал, как кошка крадется назад по крышам, и снова посветил ей в глаза фонариком. На этот раз она разлеглась на крыше и стала точить когти. Джонс развязал рюкзак и достал бутерброд. Разломив его пополам, он бросил половину кошке, которая метнулась прочь, будто хлеб был камнем.
– Не швыряйтесь так, – сказал я. – Вы теперь на голодном пайке.
– Несчастная тварь хочет есть.
Он спрятал другую половину бутерброда обратно в мешок, и мы вместе с кошкой притихли.
Долгое молчание прервал Джонс, одержимый своей навязчивой идеей.
– Я ужасный фантазер, старик.
– Я это за вами давно замечал, – сказал я.
– В том, что я говорил о Марте, не было ни слова правды. Она одна из полусотни женщин, до которых у меня не хватало духу дотронуться.
Я не знал, говорит ли он сейчас правду или придумал более благородную ложь. Может быть, он заметил, как я огорчился, и понял все. Может быть, он меня пожалел. Интересно, подумал я, можно ли пасть еще ниже, чем заслужить жалость Джонса?
– Я всегда врал насчет женщин. – Он натянуто засмеялся. – Стоило мне побыть вдвоем с Тин-Тин, и она сразу превращалась в гаитянскую аристократку. Конечно, если мне было кому об этом рассказать. Знаете, старик, у меня за всю жизнь не было ни одной женщины, которой я бы за это не заплатил – или по крайней мере не пообещал заплатить. В трудную минуту, бывает, и зажилишь деньги.